Пионер 1990-12, страница 13

жестко стискивала губы и отворачивалась от подарков.

— У-v, злыдень! — шелестела ей в спину старуха и совала карамельки нам с Марьянкой.

Старуха уходила, оставляя после себя душный запах дома, который теперь казался чужим. Он и на самом деле был чужим, близкий Таискин дом. Александра смотрела на нее своими насмешливыми зеленоватыми глазами.

Девчонка на высоком стуле нехотя жевала подаренные нам с Марьянкой карамельки и пристально разглядывала Таиску.

Таиска под ее взглядом крутилась, сопела, беспокойно ощупывала свое лицо, отворачивалась, но не выдержала, крикнула басом:

— Ну чего глядишь? Бабушка говорит: как филин на болоте!

Круглые глаза девчонки-филина беспомощно моргнули и вновь уставились на Таиску. Таиска некоторое время зависимо смотрела на нее, не могла уйти от ее взгляда, но ушла, закрыла голову руками, выставив локти, и заверещала отчаянно, как заяц, поддаваясь непонятному страху.

— Да не трогаю я ее,— мрачно сказала в свое оправдание девчонка.

Тут был свой мир, свои привязанности и законы. Для тех, кто в этот мир не входил, не переступал порога, он казался иным, не похожим на привычный, тот, который двигался, спешил, спорил, смеялся, бежал за санаторскими окнами. Оттуда, издалека, он виделся похожим на лик безумца:

разве это жизнь?! И только мы, его обитатели, видели его таким, каким он был на самом деле — медленным (потому что все средства передвижения — коляски, костыли, палки — не могли заменить здоровых ног, бодро и безмятежно топчущих землю, но душе все равно не поспеть за резвыми ногами), беспомощным, но смешливым, жаждущим дружб, разлук, любви, сентиментальным и жестким, не делающим скидок,— перед бедой все равны, и все-таки снисходительным к более слабым, разбитым физической болью, которая тоже лепила в человеке всепрощающее терпение. То, что прощали одному, не спускали другому. Рост души не зависел от неподвижности, он неумолимо делал свое дело.

Вечером Павла взваливала на закорки Гришаху и приносила его в нашу комнату.

— Вот привезла вам прынца заморского! — весело оповещала она.— Куксится, паршивец!

Гришаха держался за нее крепко, как клещ, и в счастливой улыбке открывал рот, опровергая ее последнее утверждение.

— А я говорю, куксится,— вновь утверждала Павла.— К вам просится.

Она шлепала Гришаху по тощему задку — шило! — и привязывала мальчишку к стулу поло-тендем, а стул к кровати. Ходить Гришаха не мог, но на стуле вертелся так, что протирал штаны, сваливался и умудрялся набивать приличные шишки. Как говорила Александра, трудовые мозоли.