Пионер 1990-12, страница 15

I

вала в ней то, что недоступно разглядеть нам. Все заметили остановившуюся Павлу и замолчали — не заметить ее было невозможно. Она стояла босиком в обтекающей ступни воде, мокрый отяжелевший халат прилипал к голому телу, по лицу суетливо катились росные капли пота, смешиваясь с водой. И ощущалась во всей ее фигуре непривычная для нее покорность.

И лишь Марьянка ничего не замечала, крепко стискивала веки, забрасывая, как веревки, за спину пряди волос, улыбалась и медленными движе-ниями руки снимала стекающие по лицу струйки.

Павла покачивалась в горестном раздумье.

- Ох. девчатки,- сказала тихо, услышали все,— та яки ж вы красыви-и...

Наверное, пожалела нас в тот момент. Но не той жалостью, какой жалеют больного немощного ребенка, а по-бабьи горько, от души, без злого умысла Только Марьянка застыла с поднятыми руками. Веки ее какой-то миг еще были стиснуты короткой сиюминутной радостью, а потом медленно распахнулись, обнажив подспудно вызреншую в черных зрачках боль. Марьянка смотрела на нашу Павлу с печальным недоумением, вода скатывалась с ее плеч и застывших в последнем движении рывке рук.

Александра колюче глянула на Марьянку, на Павлу, на всех ждущих чего-то девчонок, произнесла, проскрипела простуженно и безжалостно:

— Не рыдай, Марьина, женихи не пропадут, другим достанутся.

Павла поняла, что лишнее скатилось с языка, прихлопнула ладонью рот и смотрела на Александру покаянно. Единственный случай, когда Павла была кругом повинна. И она непривычно суетилась, замаливала грехи.

В предбашшке, так Павла называла комнату с вешалками и деревянными скамьями, девчонок не торопила, зная, что мы любим посидеть здесь, когда санаторский парод схлынет и ослабнет контроль старшего воспитателя.

Ранние сумерки густели по углам, Павла щелкнула выключателем— под потолком вспыхнула тусклая лампочка.

— А заспивай, Марьянка, сердынько мое,— попросила Павла.

Марьянка собрала на затылке волосы, закуталась в простыню, привалилась плечом к деревянной стенке. Павла любила недолгие эти минуты, когда Марьянка пела в теплом, не успевшем остыть предбаннике. Но петь она начинала не сразу, долго вздыхала, будто расставалась с жизнью, и тихо улыбалась.

Я о прошлом теперь не мечтаю,— пела Марьянка, и гибкие ее пальцы слегка шевелились, словно помогали скручивать тонкую нить песни, в глазах стояла безысходная бабья тоска.

Павла прислонилась плечом к дверному косяку, прикрыв глаза и едва приметно покачиваясь. Наверное, это означало, что она подпевает, поддерживает песню. Даже девчонка, снятая с высокого стула, здесь сидела на скамейке, подняв острые