Пионер 1990-12, страница 14

2

Банный день был праздником, если совпадал с дежурством Павлы.

— Баня, девчатки, ба-аня! — призывно пела главная нянечка, заглядывая в палаты и звонко хлопая ладонями.

Был стылый серый день поздней осени, насквозь пропахший сгоревшими листьями, промерзающей по ночам землей. Утром даже из окон было видно, как мелкие лужи подергивались ледяной коркой, которая к обеду плавилась, истончалась к берегам, но надежды на тепло уже не было, хотя днем еще носились в воздухе стойкие запахи осени - завтра льдом вновь погасит в лужах слабое отражение низкого неба.

Мы купались последними. Павла с нами мирилась, не торопилась выпроваживать в палату, хотя хлопот ей хватало.

Павла, вся промокшая до нитки, запахивала на груди и животе хлюпающий халат, бегала от одного крана к другому, шлепая вброд по горячим рекам. Девчонки озорничали, вовсю включали воду, и туманные водяные шатры душа, исходящие паром, колкой мокрой пылью, ненадежно укрывали их от Павлиных глаз.

Я крутила во все стороны головой, следила за перемещающейся Павлой, боясь оторваться от нее.

Александра, выныривая из горячего душа, набирала в ладони холодной воды, опускала в нее лицо, и виднее становились болезненно выпуклые позвонки. Марьянка обливалась водой из таза, и крепкие потоки словно обнимали, скручивались вокруг ее тонкого тела, плотно приклеивая к коже тяжелые от влаги пряди потемневших волос. Марьянка с трудом отдирала, отрывала, как веревки, длинные пряди, и они опять, па короткое время обретя живую гибкость под потоками воды, больно прилипали к телу, опутывали Марьянку, как ползучие травы.

От окна потянуло холодом, остро, знобко. Как будто из прохудившейся кастрюли потекла стылая струйка. Потное, разгорячеьное тело Павлы уловило просачивающийся наружный дух.

— Что такое?— забеспокоилась, закричала она, перекрывая гул воды, и двинулась к окну.

Я жадно глотала холодный воздух, зная, что добром это не кончится. После банного пара прохлада приносила обманную легкость. Я уже начинала догадываться о причине случившегося и тихо, беззвучно смеялась.

— Чего смеешься? Чему радая? — успела возмутиться Павла, проплывая мимо на всех парусах.

Едва она подошла к белому окну, как приоткрывшаяся форточка с треском распахнулась, и в небольшое пространство втиснулась лошадиная морда. Я увидела подрагивающие губы моей знакомой.

— Пош-шла отсюдова! — твердила Павла, выпихивая из форточки лошадиную морду.

Тетя Павла, это моя лошадь! — завопила я от распирающей меня радости и потянулась руками к окну.

Не дури! — предупредила Павла.

— Не гоните! — просила я.

— Шо ж, я должна в баню ее впустить?..

Марьянка засмеялась и звонко предложила,

будто лошадь уже вошла под душ:

— Мойся, тетя Лошадь, за компанию! Мы потеснимся, чего там!..

— Свиристелки! — обиделась Павла и пыталась форточкой вытеснить нежданную гостью. Лошадь подалась назад, форточка захлопнулась, но едва Павла отвернулась, снова распахнулась, и лошадь миролюбиво потянулась к Павлиной косынке.

— Ах ты, старая кочерыжка! — вскипела Павла.— Застудишь мне девчонок, с меня спрос.

Утечка тепла прекратилась, а мне все казалось, что за мутным окном стоит, мается моя знакомая старая лошадь, с обидой глядя на непрозрачное окно.

Павла наклонилась ко мне, зашептала жарко, как шепчут, когда переполняются радостью, которой с лихвой хватило бы на всех:

Ох ты, господи! Держись руками покрспше за шею, а то плюхнемся с тобой в разливную речку. Держи-ись!..

Павла смеялась, ловко крутила краны, весело выкрикивала, смотрела сквозь пар просветленными, сияющими глазами, словно отмывала нас от ненажитых еще грехов, отмывала на несколько лет вперед. И вдруг она остановилась посреди банной кутерьмы — шума воды, пара, звонких счастливых голосов, растворивших в себе тревоги и боли теплых мокрых девчоночьих тел.

Она и запомнилась такой— влажной, горячей, с красным безбровым лицом. Наверное, человек помнится чаще в той ситуации, где он открыт беспредельно перед собой и людьми.

Она прикованно смотрела на Марьянку, смотрела так, будто видела ее впервые, будто разгляды