Техника - молодёжи 1936-02-03, страница 49

Ник. АТАРОВ Л. БАТЬ и БОР. ИГНАТОВИЧ

На одесском рейде стояли французские крейсера. Шел год тысяча девятьсот девятнадцатый.

В этом южном приморском детстве Вайнштейну запомнились зимы: холод простуженных зданий, сугробы грязного снега у портовых складов, мерзлый шаг всеобуча. Шли годы двадцатый, двадцать первый.

Вайнштейн чистил винтовку, потом украдкой, стыдясь себя, измерял ее части — винтовка оказывалась в «золотом сечении». Этого быть не могло: винтовку собрали в Туле, она валялась в окопах румынского фронта, потом ее передали в резерв. Она «состояла на вооружении» пере-сыпского райкома РКСМ — с погнутым штыком, с несводимой ржавчиной в канале ...

При чем тут «золотое сечение» — этот великий непогрешимый принцип искусства? Вайнштейн хорошо знал этот принцип гармонии частей и целого. Гармония выдерживалась благодаря тому, 4то соотношение целого и большей части было таким же, как и соотношение большей и меньшей части.

Быть может Вайнштейн обманывал себя при подсчетах, но все вещи вокруг него были построены в «золотом сечении». Якоря, печи, винтовки. Вайнштейн мечтал быть художником. Желания боролись в нем, мечтательность от этого вырастала.

Падал снег. Муть зимнего вечера качалась вокруг. Вайнштейн подходил к товарищу-подростку с винтовкой. Тот топал ногами, приплясывал в рваных сапогах. Жался, горбился, v — Ты стой, не шевелись, — приказывал Вайнштейн и пальцами измерял подростка — его ту-■ ловище, ноги, голову. Взвод затихал, пока Вайнштейн высчитывал, делил, умножал. 'I — Й ты в «золотом сечении». Смотри, — Вайнштейн протягивал листок с вычислениями. Взвод - гоготал.

Выстрел в соседнем переулке обрывал веселье. Командир отправлял патруль. Вайнштейн уходил в темноту, сжимая винтовку. Ветер с моря. Тре-|;пыханье теней. [ — Стой. Кто идет?

Так шла молодость. Уже давно уплыли к Босфору французские крейсера. На одном из них Вайнштейн видел красный флаг.

Разруха трепала страну. В газетах отмирали фронтовые сводки. Комсомол ремонтировал паровозы, караулил склады, изучал политграмоту. Все это делал и Вайнштейн.

Дни и ночи проходили в райкоме. На подоконнике босой сидел секретарь райкома, семнадцатилетний Семка Липензон. Всю осень по вечерам он читал на подоконнике «Капитал», том первый. Карман оттопыривала круглая райкомовская печать.

Пустой, открытый настежь особняк несмолкаемо гудел: в его недрах таился разбитый вконец рояль, на котором всегда кто-нибудь бренчал.

Вайнштейн рисовал. Он писал лозунги.

«Садясь обедать, помни о тех, кому нехватает лебеды».

Был голод.

Когда всю Россию обошла телеграмма о прибытии в Одессу первых пароходов с американскими тракторами, Вайнштейн уже был в Художественном училище. Райком направил его работать в исполбюро. Строить вуз. Позади остались изъятие зерна в молдавских кулацких хуторах, борьба с бандитами. Комсомол переходил к вузовским делам.

Расслоение студенчества, чистка профессуры, ремонт здания, распределение стипендий, — кто скажет, что здесь было мало дел для комсомольского активиста? Вайнштейн ходил с надорванной глоткой, усталый и злой.

Лекций он не посещал. Изредка, зайдя в пустую аудиторию, он что-то неловко чертил на доске: какой-нибудь фасад или деталь фасада. Чертеж валился на сторону, мел пачкал руки, Вайнштейн вспоминал всеобуч, холод тех зим, «золотое сечение», якоря на берегу...

— А не пора ли нам самим за учебу? — спросил его однажды пслитком училища.

— Действительно, пора...

В 1925 году Вайнштейн перевелся в Москву, на третий курс Вхутемаса. Он приехал с женой. Здесь можно было учиться. Учиться! Вуз здесь был уже построен, профессора подобраны, комсомольский актив сколочен.

Вечером, измотавшись в поисках общежития, Вайиштейн с л<еной очутился в заброшенном здании. Огромный и темный зал. Обрывки каких-то 37