Техника - молодёжи 1938-04, страница 12

Евг. ЦИТОВИЧ

Новичок надевает брезентовую спецодежду и тяжелые сапоги. В кладовой ему выдают защищенную сеткой лампу с металлическим резервуаром. Он входит в клеть, подавляя в себе смутное, чувство тревоги. Звонки сигнала—« уже мелькают мимо сырые стены ствола. Но вот клеть замедляет свой спуск и мягко останавливается. Новичок проходит через сетку дождя, стекающего по стволу шахты, и, неловко неся перед собой дампу, выходит на рудничный двор.

Широкая площадка освещена электричеством и наполнена народом. Это целый шахтный вокзал. Шумная и веселая группа шахтеров, ожидающая своей отправки на-гора; рабочие, выкатывающие из клети) порожние вагонетки; электровоз, подкативший с целым поездом груженных углем вагонеток... Новичок уже под землей, но теперь он не чувствует страха. Остается одно лишь недоумение перед непривычной обстановкой и желание скорей узнать, что и как здесь происходит. Эти вопросы он готов задавать на каждом шагу,-

Он видит перед собой уходящий в тьму лабиринт ходов, широких и узких, горизонтальных и наклонных. В которых из них уголь и как его находят? Кажется, что в этом расположении нет никакого порядка, что ходы пробивали вслепую, наугад.

Вот снова, то навстречу, то обгоняя, проносятся поезда вагонеток, груженных то углем, то породой, то лесом. Они неожиданно вырываются из тьмы иоворо-

мигая огнями ламп, подвешенных на последнем вагончике. Вот попались по дороге искореженные, согнутые стойки. Не опасно ли это? Почему идущий рядом

товарищ, старый горняк, не обращает на них внимания? Почему он так внимательно закрывает за собой попавшиеся на пути грубые деревянные двери. Зачем они здесь? Почему он вдруг остановился перед едва заметным . бугром, попавшимся на дороге, потрогал в этом месте стойку и шпалу? Но когда новичок поинтересовался узнать, в чем дело, то услышал, казалось, бы, совсем не относящиеся к этому случаю слова: — Опять штрек задувает. Просто беда!

Не сразу, не в несколько дней новичок узнает те сОтни мелочей, из которых складывается жизнь и работа под землей. Он узнает, что шахтные выработки закрепляются в наших шахтах прочно и надежно, как потолок в комнате, и шахтеры так же спокойны за кровлю,^-как человек, живущий в нижнем этаже громадного здания, ничуть не думает о висящей над ним тяжести каменных стен. Он узнает, что работники горного надзора наизусть помнят все приметные стойки, наблюдают за ними изо дня в день и определяют, где и как ведет себя кровля и где нужно заменить или усилить крепь. Он узнает, что частые обвалы в шахтах были возможны только в прежнее время, когда владельцы шахт скупились на крепежный лес и не ценили человеческой жизни.

Новичок узнает, что двери, встречающиеся в некоторых проходках, служат для того, чтобы направлять струю свежего воздуха по всем уголкам громадной шахтной территории. Следить за исправностью этих дверей—долг каждого шахтера. В наиболее ответственных местах к ним приставлены даже специ

альные рабочие, следящие за тем, чтобы двери не остались открытыми.

Новичку станет также ясным, что значит это «задувание», о котором с такой досадой говорят шахтеры. На некоторых участках почва, освободившаяся от давившей на нее вековой тяжести, обладает способностью разбухать от влаги, как тесто в квашне. Она вспучивается медленно, но со страшной силой, вылезает бугром, корежит откаточные пути и ломает крепления.

На курсах и семинарах новичку расскажут о различных хитрых способах крепления, о назначении штреков, бремсбергов, вентиляционных и людских ходов, о том, как находят в земле пласт угля и как до него добираются, — и тогда шахты предстанут перед ним как завоевание человеческого расчета и смелости, как громадный, в несколько этажей расположенный подземный город, день которого наполнен событиями и увлекательной борьбой с природой.

Но все это новичок узнает не сразу. В первые дни он невольно будет чувствовать себя непривычно и неловко, так же, как чувствовал себя когда-то и Петр Терещенко, когда он впервые, молодым пареньком-комсомольцем, пошел работать на шахту.

Признаться, я пошел на шахту только для того, чтобы немного подработать и пойти потом учиться,—вспоминает Терещенко. — Правда, и отец мой и дед были горняками, но я начал свою трудовую жизнь с того, что столярничал на небольшом сахарном заводе, и знал шахты только по рассказам своих родных и товарищей. Тогда еще свежа была в памяти старая горняцкая жизнь, оттого и рассказы о шахтах были невеселые.

Когда я в первый раз пришел к заведующему шахтой, он улыбнулся:

— Ничего, хлопец добрый. Будет из тебя лихой коногон.

Я не захотел быть коногоном. Если уж работать в шахте, то только в забое, на добыче.

Все же меня не сразу пустили в забой и поставили для начала в штрек, на поддирку «поддувающей» почвы. Так я начал свою шахтную жизнь со штрекового.

У шахтеров есть свое разделение на тех, кто работает в забое, и на штрековых. Мой отец, например, всю жизнь как был, так и остался штрековым и в забой ни разу не залезал. Штрековым кажется, что их работа разнообразнее и простора у них больше: тут и уголь надо выбирать и породу. Штрек делается высоким, чтобы лошади и люди лбы не расшибали, по нему настилаются рельсы, ходят электровозы, вагонетки. «А ваше дело кротовье,— говорят штрековые забойщикам,— только по углю нору прокладывать». Дело вкуса. Я вот, пока был в штреке, все чувствовал себя не на месте, а как залез в забой, ну что на свою печку — и спокойно, и уютно, и работа все-таки главная. Не будь забоя, все откаточные штреки и бремсберги были бы ни к чему.

Забой — это уже уголь, пласт, рабочее место. В штреке можно ходить во весь рост, а в забое — как позволит мощность пласта. Будет пласт ниже метра — и уже приходится ползать на четвереньках. Штрек идет горизонтально, как говорят, «по простиранию» пласта, а забой — наклонно, иной раз даже круто, по его «восстанию».

В ту пору о врубовках еще не слышали. Во всем Союзе их было несколько десятков. Бели где врубовка и была, ока стояла, чаще всего поломанная, где-нибудь на шахтном дворе, чужая, как заморская птица. Работали мы обушками. Это насаженная на деревянную ручку кайла, у которой одна часть головки —

 10