Техника - молодёжи 1945-10-11, страница 22

Итак, было установлено: крайняя дальность действия—12 метров, На целых четыре метра больше, чем у Лоджа, И это в то время, когда другие исследователи герцевых лучей жадно учитывали малейший сантиметр расстояния.

Но быстрый выигрыш четырех метров не обольстил Попова. Все это он считал лишь предварительной пробой,

—- Завтра продолжим, —- сказал он, устало разгибая спину.

На другое утро оба сошлись в физическом кабинете ровно в восемь. Оба с жаром набросились на работу» боясь упустить лишний час. До конца каникул оставались считанные дни, а сделать предстояло еще очень много.

Попов поставил задачу: добиться постоянной чувствительности приема. Взятые наугад железные опилки обладали своенравным характером. То они не Замечали электрических лучей даже на самом близком расстоянии, то, приняв несколько сигналов, теряли вдруг свое электромагнитное чутье. Да и сама щепоть опилок, насыпанная прямо на слюдяную пластинку, не удовлетворяла Попова. Это домашнее устройство годилось только на первых порах, Надо было соорудить когерер несравненно более удобный и надежный.

Попов настойчиво искал такое вещество, в таком виде, чтобы его частицы образовали между собой те самые неплотные контакты, то нежнейшее прикосновение друг к другу крупиц металла, которое и позволяет электромагнитной волне вносить в эти крупинки необходимые перестроения. Он придумывал все новые и новые составы порошков— мелкие и крупные. чистые и смешанные, холодные и подогретые. Он подвергал их толчению и. прессованию, окислению и восстановлению. Это было настоящее порошковое наводнение. Опилки заполняли все баночки, коробочки, бумажные мешочки. Сам Попов, казалось, оброс ими. Они путались в волосах, въедались в кожу, залезали под ногти. Попов чихал и плевался порошками.

Железо уступало место сурьме, сурьма —меди. Здерь,.на испытательном "столике, побывала и медная окись в зернах, и порошок медного колчедана, и кристаллический продукт, имеющий в металлургии название «белого штейна». Но все они оказались слишком толстокожими для приема волн. Он пробовал зажимать несколько зернышек окиси меди между двумя серебряными монетами, но они проявили себя совершенно равнодушными к электрическим лучам,

Попов оставил на время порошки и обратился совсем к иным материалам. Там, где раньше нагромождались кучей бесформенные вихрастые опилки, появилась теперь дробь. Ровные дробинки чинно ложились в относительном порядке, и Попов ожидал, что большое однообразие в строении дроби должно дать и более постоянную чувствительность.

Но дробь оказалась все же непригодной для устройства приемника. Ее приходилось слишком сильно встряхивать, чтобы восстановить чувствительность после каждого прибоя волн. Здесь не помогало ни пощелкивание пальцем, ни колебание рамки гальванометра,

Первые неудачи только разжигали настойчивость Попова, придавали все новые повороты мысли. А почему бы не заменить зерна _ порошка рядом металлических колечек? Ведь это тоже несовершенные контакты. Взять хотя бы простую цепочку. Да вот она уже в готовом виде, на лабораторных весах. На ней подвешены грузовые тарелочки.

Они сняли одну из цепочек и подвесили ее на штативе. Рыбкин включил ее в общую цепь с гальванометром и батареей. Сначала ток проходил по цепочке: стрелка показывала несколько вольт. Но Попов, постепенно уменьшая количество элементов, добился того, что сопротивление ряда колечек оказалось уже непосильным для более слабого тока. Стрелка успокоилась на нуле.

Тогда приступили к испытанию. Полная удача! Цепочка принимала лучи. Ее можно было отодвигать все дальше, а гальванометр продолжал отмечать разряды вибратора.

' В тот момент, когда Попов стоял, склонившись над новым прибором, ему вдруг вспомнилось детство, свой дом на Турьинских рудниках, комната, где он играл мальчиком, и старинные часы на стене, которые он превратил в электрический будильник. Так вот почему звонил тогда невпопад этот будильник во время сильной грозы! Там ведь тоже была цепочка с грузиком. Теперь-то Попов хорошо знал, что молния— это тоже колебательный разряд атмосферного электричества, ей также должны сопутствовать электромагнитные волны» как и при разрядах любого вибратора. Достигая цепочки будильника, они мгновенно уменьшали ее сопротивление и вызывали неурочный звон. Значит, уже тогда юный Попов обладал превосходным когерером, сам того не подозревая.

Задумавшись, Попов теребил в руках цепочку и невольно натянул ее сильнее. Резкий прыжок стрелки вернул его от воспоминаний к действительности. Он попробовал еще раз натянуть цепочку и убедился, что когерер отзывается при этом на такие сигналы/ которые раньше никак не улавливались.

Он придумывал все ноте и новые приборы для улавливания электрических лучей.

Ясно: чем плотнее соприкасаются друг с другом отдельные колечки, тем чувствительнее становится цепочный когерер. Это была интересная находка.

И все же Попов, не задумываясь, отверг свой новый когерер, когда убедился в его несовершенстве. Цепочка не обладала постоянной чувствительностью. А это было одно из непременных условий. Оя решил сохранить приборчик для научных демонстраций, а сам вновь вернулся к порошкам.

Опять опилки в разнообразных дозах, из разных веществ затопляли лабораторные столы, как движущиеся пески пустыни. Опять бесконечные пробы заполняли стеклянную трубочку когерера. Даже приходя поздно вечером домой, Попов не мог остановить в себе этой привычки все смешивать и пересыпать и, к изумлению своей жены, Раисы Алексеевны, машинально раскладывал за ужином на тарелке щепотки соли, составляя из них всяческие комбинации.

Если бы Попов вздумал испытывать подряд все металлические порошки, какие только известны, то он, вероятно, копался бы над ними всю жизнь и, может быть, так и не нашел бы того, чего ""жаждал. Как настоящий исследователь, он .поступил иначе. Все порошки были распределены им по классам, группам, родам и видам. Определялись общие свойства, присущие каждому семейству порошков, и тогда они целыми обширными племенами зачислялись либо в разряд годных, либо негодных, либо подающих Надежды. Эта строгая отборочная система позволяла Попову сокращать количество опытов, непрестанно сужать поле наблюдения.

Было найдено, что постоянной чувствительности не дает порошок ни с чересчур крохотными зернами, ни с чрезмерно большими. Тогда Попов разом отбросил все опыты с очень мелкими или крупными порошками и сосредоточил внимание на опилках среднего помола. Было найдено, что хороший ре* зультат дают только те порошки, у которых частицы покрыты легким слоем окиси — тем тончайшим покрывалом, в какой облачается почти всякий металл от простого соприкосновения с кислородом воздуха. И тогда Попов мог освободить себя от напрасной возни еще с двумя распространенными поколениями порошков. Он знал теперь, что не следует брать ни свеженаструганных опилок, которые не успели еще покрыться пленкой окиси, ни слишком застарелых, уже обросших толстой оксидной шкурой.

Так, затягивая все туже петлю своих поисков, Попов заарканил наконец нужный ему порошок. Он был известен под звучным латинским именем «феррум пульвератум». Хорошая чувствительность, устойчивая, постоянная Почти каждый прилив электромагнитных волн воспринимался его темной, слегка глянцовптой массой совершенно одинаково.

Итак, феррум пульвератум. Баста!

Попов и Рыбкин накинулись на этот порошок, как бактериологи на подопытного микроба. Они взвешивали его на весах, запирали в стеклянные трубочки разных фасонов и размеров, раскладывали на различных тарелочках и чашках, заставляли его принимать самые разнообразные положения. Ведь мало еще было найти наиболее подходящий порошок. Даже самое чувствительное вещество, насыпанное, в горку, само по себе еще не годилось для регулярного улова электромагнитных волн. Надо было придать порошку наивыгоднейший вид, заключить в какую-то укупорку, которая позволила бы ввести его в общую цепь с другими приборами и удобно манипулировать с ним при приеме сигналов. А главное—надо было придумать такое расположение опилок, чтобы в них легче вЬего получались под влиянием волн те сплошные нити металла, по которым й прорывается электрический ток из батареи в гальванометр.

Опять один опыт следовал за другим. Опять Попов и Рыбкин пропадали в безлюдных кабинетах Мйнной школы, отгородившись толстыми глухими стенами от посторонних взглядов, от соблазнов позднего мягкого лета, от шума портового города. Это была неделя сплошного заточения, когда оба они в лихорадочном упоении работой теряли счет времени, не замечая смену дйя и ночи, забывая о сне и пище. Это были дни, когда обеспокоенная Раиса Алексеевна стучалась к ним вечерами, звала домой и когда Александр Степанович отвечал: «Сейчас, сейчас, осталось совсем немного», а затем снова на долгие часы погружался в свои приборы. Это были

20