Техника - молодёжи 1951-08, страница 31

После того как Иван Филиппович касается цинка заряженной стеклянной палочкой, раскрывшиеся листочки электроскопа и не думают складываться, хотя свет попрежнему бьет в зеркальную поверхность листа. Только отрицательное, «смоляное», как тогда еще говорили, электричество «смывают» с цинка световые лучи. Этого, например, не знает физик Гальвакс, также ставящий опыты с электричеством и светом. Гальвакс пытается даже утверждать, что и положительно наэлектризованные тела свет разряжает

Знает также Столетов и то, что действие света в сильной степени зависит от состояния поверхности листа и от того, из какого материала сделан лист.

Из всех материалов, имевшихся у Столетова, «лучше всего для опытов годился цинк, и чтобы эффект был сильным, лист надо было как следует начистить.

Несколько вечеров подряд, неотступно, почти самозабвенно изучает Столетов новое явление.

Казалось бы — что! Наблюдать, как спадают листочки электроскопа! Но ученый взволнован. Он чувствует, что в этом эффекте, где столкнулись две стихии — света и электричества, таится что-то, что может распахнуть новые горизонты перед наукой, а кто знает, может быть, и перед техникой!

Сколько раз, знает он, новое, великое начиналось незаметно, скромно. Зачастую из игрушек, из забавного вырастало оно.

Крышка, пляшущая на кипящем котелке... Легкая пушинка, взлетающая к натертому янтарю..'. Вздрагивание магнитной стрелки, висящей над проводом, по которому пошел ток... Рождение еле-еле уловимого тока в мотке проволоки, который сдернули с магнита...

Кто мог угадать за всем этим могучие паровые машины и огромный мир электротехники с ее электромагнитами, моторами, динамомашинами, лампами... Несравнимо все это. Но именно те незаметные и робкие проявления новых сил были первыми шагами будущих гигантов — пара и электричества.

И Столетов знал еще, что самое интересное рождалось всегда там, где скрещивались, взаимодействовали, превращались друг в друга разнородные стихии.

Тепло и механическая работа... Электричество и химия. Электричество и магнетизм... Вот на этих-то скрещениях и родились паровая машина, гальванические элементы, электромоторы и динамомашины.

Явление, изучавшееся Столетовым, стояло тоже на перекрестке — света и электричества...

Столетов не мог пройти мимо нового явления, удовлетворившись одной только констатацией факта. Ученый считал своим долгом постигнуть законы, управляющие взаимодействием света и электричества.

Нужны были измерения, нужно было все поверить числом.

Опыт с цинковым листом не позволял этого сделать. Стекание заряда было очень быстротечным. Неудобно было и то, что лист цинка приходилось заряжать сильно, заряжать до высокого потенциала. При высоком потенциале электричество само начинает стекать с заряженных предметов. Трудно узнать, какая часть стекла сама собой, а какую заставил уйти свет. Не было и подходящих приборов, с которыми можно было бы уверенно, с достаточной точностью работать при высоком потенциале заряда.

И Столетов задумал коренным образом видоизменить опыт: сделать эффект длительным и протекающим при слабом потенциале. |

Ток! Лучи света смогут, конечно, смогут порождать ток. Ведь происходит же стекание зарядов с листа цинка, только эти заряды уходят по всевозможным направлениям.

Но как сделать стекание зарядов непрерывным и направленным?

Заставить заряды двигаться в определенном направлении сможет положительно заряженный электрод. Если его поставить перед листом, он будет притягивать заряды, покидающие цинк.

Но он заслонит собой цинковый лист. А ведь это недопустимо: надо, чтобы цинк был освещен. Значит, электрод надо сделать из металлической сетки.

Половина задачи решена: заряды будут направлены!

А непрерывность движения заряда? Как пополнять убыль зарядов на цинке, как, наконец, зарядить положительно сетку — второй электрод своеобразного конденсатора?

Оба эти вопроса Столетов решает разом: надо к цинку и сетке подключить гальваническую батарею. Отрицательным полюсом — к цинку, положительным — к сетке!

Все задумано как будто бы верно. Теперь нужно то, что увидел он своим воображением и, как всегда, аккуратно вычертил, сделать, воплотить в прибор.

Иван Филиппович снова переселяется в мастерскую.

Оба сгорают от нетерпения. Но они знают: поспешность вредна. Все должно быть сделано добротно, на совесть. Чтобы опыту можно было верить.

Наконец установка была готова. Как проста была эта установка, предназначенная для изучения такого необычного, почти чудесного явления.'

Наступило 9 марта 1888 года. День, ставший одним из знаменательнейших дней в истории науки.

Как и во все эти вечера, они пересекли круглый садик, прошли мимо сидевших там студентов, курсисток и вошли к себе в лабораторию.

Иван Филиппович зажигает осветительную лампу зеркального гальванометра — зеркальце его отбрасывает «зайчик» на середину длинной шкалы. Подключает батарею к электродам. В эту же цепь включает он и гальванометр.

«Зайчик» стоит на месте. Так и должно быть. Цепь разомкнута воздушным промежутком между дисками, электрическим зарядам не перескочить через него.

Усагин заводит двигатель. Вспыхивает дуга в фонаре. Но свет еще заперт в нем — заслонка опущена. Наступило мгновение, которого они так ожидали.

Иван Филиппович сделал шаг в сторону, уступил место Александру Григорьевичу. Столетов взялся за заслонку фонаря, и оба исследователя впились глазами в шкалу.

Заслонка поднята. Свет, томившийся взаперти, вырвался, ударил сквозь сетку в диск, и тотчас же «зайчик» метнулся по шкале. Дошел до самого края. Снова пошел назад. Опять вперед. Покачался и замер, далеко от середины шкалы.

Ток шел! Он шел, невзирая на воздушную пропасть, разделявшую электроды. Он шел, — в этом не было сомнения, — этот чудесный ток, порожденный светом.

Как зачарованные, стояли друзья, освещенные чуть вздрагивающими синеватыми отсветами дуги в комнате, населенной тенями, ломающимися на столах и подоконниках.

Тени дрожали. Потрескивала дуга, и блики перемещались. И маленький желтенький «зайчик» — возвестивший победу — выглядел скромно и неприметно в этом пиршестве света и теней. Свет бился в окна, выплескивался на двор, обдавал голубым черные сучья и распластывался на старых стенах университета.

Видели свет студенты, прохожие, служители... И всем было невдомек, что перед ними заря. Заря -рассвета, заря новой эпохи в науке.

После 9 марта работа закипела еще сильнее. Так много вопросов надо было задать природе!

Задумав серию опытов, Столетов прежде всего принялся за усовершенствование установки.

Большие хлопоты исследователю доставляло неравномерное горение дуги. Дуга потрескивала, то тускнела, то становилась ярче. Капризами дуги порождались ошибки. Заставить дугу гореть спокойно было невозможно, но Столетов нашел остроумный способ полностью исключить ошибки, рождаемые неравномерным горением дуги.

В том же пучке света он поставил еще одну пару электродов — контрольную. Расстояние между этими электродами никогда не менялось. Не менялось и напряжение в их цепи.

Показания контрольного гальванометра могли меняться только вследствие колебаний силы света дуги. Следя за показаниями этого гальванометра, можно было учесть неравномерность в горении дуги и- внести поправки в показания главного гальванометра.

Экспериментатор обнаружил и такой скрытый источник ошибок, как «утомление» металла. Столетов заметил, что металл при длительном освещении как бы «утомляется», теряет мало-помалу свою чувствительность к действию света. «Утомление» металла он также взял на учет.

Опыты были очищены от всех случайностей. Иначе не мог поступить Столетов — ученый, которому буквально претила даже малейшая неточность, неуверенность, гадательность.

Еще раз с полной неопровержимостью Столетов доказал, что только отрицательный электрод чувствителен к свету.

Столетов окончательно убедился в неправоте Галь-вакса и вторящего ему итальянского физика Риги и в очередном сообщении еще раз подчеркнул нечувствительность положительного электрода к свету.

Риги отозвался на это весьма странно. Он опубликовал статью, в которой буквально поздравлял Столетова с тем, что наконец-то русский ученый присоединился к его, Риги, мнению.

Столетов дал отповедь итальянскому физику, так

29