Техника - молодёжи 1955-10, страница 34

вместе съездить на Кавказ, в Москву, в Кременье, а потом — опять в Арктику.

И вот когда мы ехали в поезде из Архангельска, Шурка услышал по радио, что на Луне будет комсомольская зимовка. Услышал и загорелся: «Давай подадим заявление». Он такой у меня — выдумщик. Я говорю: «Шура, туда людей с отбором пошлют. Какие у нас особые заслуги? Я простой повар, ты простой радист». Но он упрямится: «Я не простой, а радист первого класса, у меня значок отличного полярника. Радисты везде нарасхват». Уговорил... Написали мы заявления и оставили, проезжая через Москву. По правде, я не надеялась совсем, потому что моя очередь вышла 14 325, а у Шурки — 14 324.

Но не успели мы уехать, приносят мне в гостиницу повестку — Марию Алексеевну Кремневу, меня значит, просят явиться в 11.00 в райком комсомола к товарищу Платонову.

Бегу, ног под собой не чую. Принимает меня Платонов, называет по имени-отчеству, спрашивает, как я работала в Арктике, какой у меня стаж — по работе и комсомольский, есть ли взыскания. Потом говорит:

«Полагаем мы, Мария Алексеевна, что вы подходящий кандидат. И диплом у вас, специальное образование, и опыт работы на зимовке, а на Луне условия похожие. Но должен разъяснить вам заранее: полетит на Луну всего пять человек. Посылать с ними особого повара нет никакой возможности. Надо будет вам взять на себя все хозяйство — еду приготовить и посуду помыть, убрать, постирать, починить и с каждой мелочью не считаться».

Не могу сказать, чтобы понравились мне такие слова. У нас на зимовке поговорка была: «В Арктике горничных нет». Подмести, пол помыть, воду принести — на это дежурный есть. Очередь подошла, сам начальник дежурит, не стесняется. Я так и сказала в глаза товарищу Платонову: «Кто на Луну поедет, белоручки или комсомольцы? И с каких пор комсомольцам прислуга нужна?»

А он в ответ: «Мы вас неволить не собираемся. Подумайте, взвесьте. Но поймите одно обстоятельство. Дом, в котором мы сидим, обошелся государству в миллион рублей. Ваша зимовка на Луне обойдется в 217 миллионов с лишком. Если вы возьмете карандашик и посчитаете, получится, что каждый трудодень ученого на Луне встанет нам в 120 тысяч рублей. Не хотим мы эти деньги тратить на дежурства, потому и посылаем на Луну не просто повара, а доверенного человека, чтобы берег нам драгоценные часы. Подумайте об этом до утра, а завтра по телефону позвоните. Только не задерживайте, чтобы мы другую кандидатуру могли подыскать».

Бегу я к Шурке и каждое слово повторяю, боюсь растерять. Гляжу, Шурка мой сидит темнее тучи, а в руках у него открытка и надпись на ней: «Уважаемый товарищ, ввиду того, что в настоящее время на Луне не требуются радисты...» В общем отказ по всей форме.

Как мне быть? И Шурку жалко, и ехать хочется. Такая мне честь — из четырнадцати тысяч выбрали. Все равно как по займу выиграла! Отказаться обидно, а любовь потерять еще обиднее. Ведь вы, мужчи

ны, любите себя перед девушкой показать. А тут — мне честь, а Шурка— в тени.

Но Шурка, — он хороший у меня, правильный, — по-настоящему рассудил, без зависти. Он так сказал: «Если бы ты меня не пускала, я бы не послушал, и я тебя удерживать не буду. Только ты запоминай все подробности, все мелочи пересказывай, чтобы я почувствовал, как будто сам на Луну съездил».

На том и порешили. А на следующий день я позвонила товарищу Платонову и тут же начала тренировку.

Маруся смолкла. Очевидно, она считала, что исчерпывающе ответила на заданный вопрос: «Каким образом она попала на Луну?» Но, по-моему, самое интересное только начиналось.

— Ну и как, тяжело показалось вам на Луне? — спросил я.

Маруся рассмеялась.

— Если вы в прямом смысле спрашиваете, на Луне даже очень легко. Перед отъездом я весила 55 кило, а на Луне это девять кило с небольшим. На Луне я поднимала двух парней: одного правой рукой, другого — левой. Два пятипудовых мешка с мукой тащила по лестнице вверх. Еще школьницей я получила грамоту за прыжки в длину. Но таких результатов, как на Луне, я не показывала никогда: овраг в 22 метра перепрыгивала с разбегу. Сначала страшновато было, потом привыкла, даже земной глазомер потеряла. Здесь в Кременье то и дело хочется через дома прыгать.

От этой легкости и работать нетрудно. Себя носить легче, не устаешь. Но жить на Луне очень скучно, куда хуже, чем в Арктике. Сидишь взаперти в герметическом домике, внизу четыре комнаты, наверху под куполом склад. Наружу выходишь только в скафандре, а выйдешь, не на что смотреть — пыль и камень, камень и пыль. Как вам сказать, на что похоже? Видите за рекой у электростанции горы шлака? Вот и представьте: таким шлаком засыпано все кругом на тысячи километров. Горизонт на Луне короткий, все время кажется, что ты на холме, а дальше обрыв. Вот стоишь на этом пятачке, глядишь на звезды. Тишина мертвая, уши как будто ватой заткнуты. Днем жара, хоть блины пеки в ныли, ночью — морозище. Небо черное днем и ночью, и на нем Земля огромная, голубая, куда ярче, чем Луна в Кременье. Глянешь на нее, и сердце щемит. Отыщешь темную полосу — Атлантический океан. Арктика блестит, как будто лампой освещена. А правее океана и пониже Аркти

ки— наша страна, Москва. На Луне морозище, а у нас лето — август: на лугах пахучее сено, стогометатель работает, в скошенной траве — кузнечики. Вспомнишь обо всем, и тоска берет. <»Куда тебя занесло, Маруся, найдешь ли дорогу домой?»

Таким мыслям воли нельзя давать, — это я по Арктике знаю. Распустишься, раскиснешь, невесть что в голову полезет. И одно лекарство-работа. Ну, работы у меня не занимать. В моих руках хозяйство, как бы семья — сам-шест, дом — четыре комнаты да еще склад. К ужину так уходишься, не знаешь, куда руки-ноги деть. Но час ужина^ был для меня за весь день наградой.

У нас такое правило было: за ужином каждый отчитывается за сутки. Первый начинал Костя, геолог. Такой нескладный был, длинноногий. А как он по Луне вышагивал—смех смотреть, словно циркулем Луну мерит. Норма у него была 80 километров за рабочий день. Когда исходил все окрестности, начал на вездеходе ездить, да еще такую манеру взял — опаздывать. Ему говорили: «Костя, пропадешь. Случится что, где тебя искать?» Смеется: «Пустяки, по следам найдете». Это верно, на Луне ведь дождя и ветра нет, следы в пыли остаются навечно. И сколько Костя их там понаставил — считать не пересчитать.

Этот Костя начинал отчет: «Был,— допустим, — к югу от кратера Архимеда, обнаружил насыпь из породы, похожей на светлые туфы, собрал образцы — самородное серебро, роговую обманку, цинковую обманку».

После Кости слово брала Аня, начальник наш. Женщина была у нас на Луне начальником. Анна Михайловна — Аня. Видная такая, румяная, черноглазая. Красивая женщина. Но на Луне полнеть стала выше всякой меры. Ведь там свой вес не чувствуешь и одышка не мучит. Я говорила ей: «Анна Михайловна, я для вас отдельно готовить буду, постнее...» — «Не надо, — говорит.— Этим горю не поможешь».

Такая приятная женщина, а счастья своего на нашла. Просто слепые вы, мужчины, честное слово. Смеяться любила — как зальется, всех заразит. И работать мастерица: она и начальник, и физик, и химик, и математик. Образцы, которые Костя приносил, она проверяла, смотрела в микроскоп, в пробирках испытывала, заносила в книги. Опыты придумывала, каждый день новые. На Луне можно интересные опыты проводить. Первое дело — там воздуха нет. На земле пустоту добывают с великим трудом, а там ее сколько угодно. Второе — разница температур. На свету — зной, в тени — мороз, 160° ниже нуля. С пустотой — опыты, с теплотой — опыты, со светом, с электричеством, с магнитами. Иной раз такой прибор построит — со шкаф величиной. И всего на один-два раза. Включит, запишет цифры и разбирает.

Когда Аня про свои дела расскажет, третья очередь — Сережи, астронома. Вот кто действительно свои 120 тысяч в день оправдывал. Встанет раньше всех, норовит убежать до завтрака и сидит у телескопа до ужина не евши. Еще телефонную трубку снимет, чтобы его не отрывали.

Сережин телескоп был не в доме, а в обсерватории. Телескоп стоял

32