Техника - молодёжи 1960-06, страница 34
В окошко смотрели четыре луны. Четыре ириеых ятагана. В прятки играли четыре луны За темной спиною титана. УТ- ! Он проснулся рано ром — а семь часов. Конечно, это только так говорится — утром. Не станции Ариэль не бывало утра. День продолжался там сорок два года. Владимира (или Мира, как сокращали его имя в XXIII веке) еще не было на свете, когда над железной горой восточнее станции впервые поднялось солнце — сверкающий брильянт на черном небе. Мир прожил на Ариэле уже год, но беэ восхищения ие мог смотреть на здешнее небо. Сегодня на звездной россыпи сверкали четыре луны — асе четыре сразу: золотая вишенка Миранды; угловатый, освещенный сбоку Умбри-эль, похожий на чертежную букву; золотисто-зеленая Титания, чуть поменьше нашей земной Луны, и в отдалении оренжевый Обе-рон, словно апельсин на черном бархате неба. Это Мир подобрал сравнения за нас. Он всегда подбирал сравнения, глядя на что-нибудь красивое. И стихи про четыре луны тоже он сочинил: В окошко смотрели четыре луны... Луны двигались быстро, каждый час менялся их узор. Был треугольник, стал квадрат, а там черпак, а там лестница. А вот маленькая проворная Миранда вышла иэ игры, докатилась до черно-зеленого шара и спряталась эа его спину. Ураном назывался этот шар, хозяин лунного хоровода: Он висел на небе, невысоко над горизонтом, огромный, как скала, как многоэтажный дом. Половина лица у него была черная, и эта половина .как бы всасывала звезды; другая, освещенная мертвенно-зеленым светом, выплевывала те же звезды через два часа. Аммиачные тучи рисовали на ней косые полосы, вилы, завитки и спирали. Изредка тучи разрывались... словно черная пасть раскрывалась в злобной улыбке... ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ТВОРЕНЙЯ 2 Значит, а космосе есть такое, Что лишает людей покоя! Значит, есть на планетах волнение, Достойное стихотворения! Мира нельзя было назвать поэтом, хотя он и писал стихи. Стихи писали почти все сверстники его — молодые люди XXIII веке. Писали стихи о пер- Георгий ГУРЕВИЧ НАУЧНО-ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ Рис. А. ПОБЕДИНСКОГО вон любви, реже о второй, еще реже о третьей. Но Мир продолжал писать, может быть, потому, что а любви он был неудачлив. Продолжал писать, хотя стихи его отвергали в журналах. Один пожилой и многоопытный редактор сказал ему так: — Мальчик, ты пишешь о том, что ты влюблен в Мерусю и Виолу. Но это частное дело Маруси и Виолы, только им интересно. Ты расскажи не о Виоле, о любви расскажи такое, что интересно всем людям. А если о чувствах ничего не знаешь нового, тогда поезжай эа новым на край свете, куде редко кто заглядывает, где сохранились новинки, еще не попавшие в стихи. Юноша обиделся. В XXIII веке поэты все еще были самолюбивы. Но запомнил слова пожилого редактора. Нет, в космос он пошел не эа теме-ми для стихов. Молодежь и в те времена рвалась туда, где трудно и опас но, мечтала о подвигах на целине, где не ступала нога человека. Но целины на земном шаре осталось не так много. Юноши ехе-ли в Антарктику, где еще не отрегулировели климат, на океанское дно, под землю... и на небо. Мир был радистом, он понадобился в космосе. Сначала он попал на Луну, на нашу земную Луну, так сказать, в космический вестибюль, на Главный межпланетный вокзал. На Луне он тоже писал стихи. Ему удалось даже опубликовать в «Лунных известиях» (N9 24 эа 2227 год) такое четверостишие: Издалека блестит Луна, как золотой бокал. Вблизи она черным-черна, планета черных скел. В твоих глазах голубизна, походка так легка, Но я боюсь: ты, как Луна, блестишь издалека. Конечно, в XXIII веке Луна уже не считалась краем света. Там были ракетодромы, рудники, города... «Луна — это не целина»,— написал Мир в своем дневнике. Он прожил там только полгода, затем получил назначение на Цереру — в пояс астероидов. Пожалуй, это был уже передний край. Ракеты в ту пору обходили пояс астероидов стороной, бывали и несчастные случаи. С Цереры Мира, как радиста опытного, перевели на Агэиэль, где готовилось необычайное, может быть самое грандиозное, предприятие XXIII века. Мир понял, что его мечта осуществится. Не всякому дано творить историю, не всякому удается видать, как она творится. Миру выпали честь и счастье свидетелем великого события. Оно всегда будет интересовать людей, каждое слово очевидца будет повторяться годами. А Мир увидит своими глазами и все, что увидит, опишет в стихах, волнующих, важных, интересных всем людям. Это будет целая поэма. И даже заглавие придумано для нее: «Первый день творения». стать з Я буду слушать и смотреть, Все знать наперечет. И тем. ному работать впредь, В поэме дам отчет. В тот знаменательный день Мир запоминал и записывал все детали. Записал, что он проснулся в семь утра, записал, что на завтрак ел свежие абрикосы, синтетическую говядину, компот витаминный. Они завтракали втроем, три редиств штаба: араб Керим, шведка Герта, его молодая жена, и Мир. Юна — четвертая радистка — опоздала: она любила поспать поутру. 30 |
