Техника - молодёжи 1982-02, страница 14

ЧУВСТВО в ИСКУССТВЕ И НАУКЕ

НИКОЛАЙ ШИЛО, академик, Герой Социалистического Труда, председатель президиума ДВНЦ АН СССР

О той роли, которую играют в создании того или иного произведения искусства чувство и разум, сказано достаточно много. Когда размышляешь о соотношении их, невольно приходит в голову идея о единстве этих двух начал духовного восприятия реального мира, но проявления их в действительной жнзни часто маскируются гипертрофированным развитием одного и подавлением другого.

Можно с уверенностью утверждать, что в основе многих стихов начинающих поэтов лежит только чувство — единственная в этом случае сила, ведущая руку по бумаге, на которую ложатся рнфмы и ритмы, иногда корявые и несовершенные Чувство по своей природе изменчивс и, словно струна арфы после прикос новения к ней пальцев очарователь ной арфистки, начинает звучать, по

степенно сбавляя силу своего мелодичного тона, который замирает и стремится к покою. Чувство непостоянно: оно требует поддержки, когда меняется настрой души. Единственной силой, которая в состоянии поддерживать его на соответствующем уровне, является аналитический ум. Он должен работать с чувством в паре; лишь в этом случае возможна трансформация чувственного восприятия в творимый или создаваемый предмет, то есть материализация чувства. Общеизвестно, что А. С. Пушкин так же много работал, как и глубоко чувствовал. В этом смысле с ним можно было бы сравнивать Леонардо да Винчи, вовлекавшего в свою творческую орбиту такие отрасли знаний, которые, казалось бы, не имеют к искусству никакого отношения, например, биологию, физику, ботанику, механику, математику. Однако природа связей чувства и интеллекта сложна и далеко не всегда на практике реализуется, даже если творческой натуре оба эти начала не чужды.

А. С. Пушкин и Леонардо да Внн-чн держали наготове аналитический ум, используя его в качестве безотказного инструмента во всех случаях, когда волнения сердца замирали, аккорды переставали звучать или в душу неожиданно врывались иные мотивы, нарушавшие гармонию творческого процесса. Оба они достигали редчайшей органической слитности чувственного восприятия и мастерства, труда и художественного воображения. С ними вполне можно сравнивать Моцарта, владевшего гигантскими способностями постижения глубины чувств, но творившего всегда с привлечением совершенного мастерства, которое он отшлифовывал в

напряженной работе, в изнурительном труде, без чего самые высокие или глубокие чувства не могут быть овеществлены в произведениях искусства.

Не могу не упомянуть еще один пример удивительно сильной органической связи чувства и разума, их неотделимости в творческом процессе. Это очерк М. Горького «Город желтого дьявола». В нем автор свои чувственные восприятия всего виденного в Нью-Йорке настолько мастерски изложил, что довел свой рассказ до филигранной отточенности, которая заставляет самые обычные явления, открытые напоказ всему миру, сверкать, подобно алмазу, под лучами упивающегося своей игрой света. Читая это удивительное по выразительности произведение, начинаешь физически ощущать, как дышит чудовищный кусок золота, пожирая людей, природу, здания. «Город желтого дьявола» по трагизму, емкости художественных образов, сочетанию крупных мазков с утонченной обработкой деталей, громкому звучанию можно было бы сравнить с таким оркестром, в котором ели лись воедино мелодии Штрауса и Моцарта, Вагнера и Чайковского...

Чеховская «Степь» могла бы быть, вероятно, отнесена к тому же классу творений, но «Степь» — однотонное произведение, полное неповторимого лиризма, который заставляет читателя волноваться, в пределах, правда, лишь ограниченного числа аккордов.

В искусстве уживается и находит благотворную питательную среду и другая черта творчества. Приходится часто сталкиваться с произведениями, выполненными на незаурядном профессиональном уровне, но лишенными чувственного содержания, или оно проявляется не ярко, пробивается словно луч сквозь пелену густого тумана. Независимо от того, где они проявляются — в живописи или в скульптуре, в поэзии или в прозе, в музыке или в хореографии, — при всем внешнем совершенстве от них отдает холодом, безразличием, и, подобно Галатее, они не вызывают бурных и буйных эмоций. Вокруг них формируется галантное равнодушие или светское доброжелательство, которое в какой-то мере поддерживается модой или мастерским исполнением. О них ведут салонные разговоры, но за порогом тотчас забывают, как будто их вообще не существовало. Формальному направлению в искусстве чем-то родственна, например, развлекательная литература Запада, особенно Соединенных Штатов Америки, стихийно выбрасываемая на рынок в виде нескончаемого потока раскрашенной бумаги. Стержнем таких произведений нередко являются сексуальные проблемы, трансформируемые в

12