Техника - молодёжи 1997-03, страница 56

обнаженные, заняли место на столе в той же позе, что и Стелла. Теперь вся семерка удальцов-молодцов расположилась вокруг столика, который, оказывается, можно было вращать.

Стиснув зубы, я проклинал день и час, когда согласился на предложение Гернета. Быть шпионом, соглядатаем — не самое веселое занятие, хотя правоохранительная система любого общества не может обойтись без слежки и доноса. Но снимать мерзопакостные оргии — отвратительно!.. Но что поделаешь: взялся за гуж, не говори, что не дюж.

— Отпустите ко мне Жанну! — низким голосом выдохнул старик Су-лейман, и когда зта прелестница оказалась перед ним, встав на коле ни, он распахнул халат, раздвинул худые волосатые ноги и заворковал: — Жанночка, пэри, пэрсик, услади своими нежными губами скакуна твоего доброго Сулеймана!

Жанна зажмурилась, принялась облизывать язычком свои губы, и тогда нетерпеливый Сулейман грубо ухватил ее двумя руками за уши и...

Я нажал кнопку «стоп», откинулся на стенку ниши, крепко зажмурился. Воистину благими желаниями вымощена дорога в ад!

К полуночи вакханалия начала затихать. Факелы погасли, свечи догорали. На помосте еще шевелился клубок переплетенных потных тел среди опрокинутых блюд и раздавленного винограда. Старик Сулейман спал на кушетке. Чуть в стороне двое братьев слизывали черную икру с животика той, кому я клялся в любви возле подмосковного озера. Пропади все пропадом: и Гернет, и его жена, и братья-сладострастники, и сам я, дурак из дураков... Нет уж, лучше тюрьма и яд цикуты, чем подземные видения!

Когда истомленные счастливцы и счастливицы покинули пещеру, появились слуги. Они скатали ковры, разобрали помост, полакомились остатками пира и вскоре тоже удалились.

Выждав для верности часа полтора, я начал подыматься по лестнице, из осторожности не зажигая фонарика.

Наверху меня сразу пронизал холодный ветер. Лысая Луна дремала среди тонких облаков. Звезды мерцали зловеще над несчастной Землей. И ярче прочих пылало новоявленное созвездие Вальпургиевой Ночи, истекающее белесоватой спермой.

Эрик Гернет встретил жену в «Домодедово» и тут же увез. Переговорить с ним здесь, естественно, не удалось. Но я сумел поймать его взгляд и подмигнуть: все, мол, о'кзй! Камеру и кассеты передал ему на следующее утро, а вечером того же дня он примчался ко мне на Трубную. Еще не закрыв за собой дверь, отрывисто спросил:

— Что было дальше? Почему прекратили снимать?

Я молчал.

— Как понять ваше дурацкое молчание? Камера отказала?

— Не камера, а нервы, — уныло отвечал я. — Разве не ясно, что происходило дальше?

— Сука! Блядища! — бушевал он. — Вот откуда золотые побрякушки и бриллианты! Шалашовка! Я вытащил ее из нищеты, завалил заморским тряпьем, таскаю по заграницам. А она трахается с туземцами, как вокзальная шлюха. Черномазые приучили ее к наркоте. Я нашел у нее пакетики с зтой отравой! Я сотру с лица земли хахалей, с нею блудивших! Кто они?

— Братья Каскыровы. Во главе с Сулейманом. Дважды героем и депутатом.

— Положил я с прибором на этого дважды депутата! Завтра же заявлю знакомому помощнику Андропова. Наше КГБ зтих волосатых зверюшек раком поставит!

— Успокойтесь, Эрик Яковлевич, — сказал я. — До Сулеймана никому не дотянуться: он якшается с нашим генсеком, это тот самый председатель колхоза комтруда.

— Тогда препарирую мерзавку! — завопил он. — Вскрою черепушку! Выжгу в мозгу центр похоти! Станет покорная мне, как овечка! А о кобелях забудет навек! О-о-о!.. Плесните еще полстакана, душа горит...

Я тоже выпил вместе с ним, после чего он немного притих. Тогда я сказал:

— Доктор, завтра брата выписывают из Института курортологии. Как вы поступите с ним дальше? Он же загибается. Между прочим, свою часть соглашения я выполнил, хотя и не до конца...

— И я готов выполнить свою, не сомневайтесь, юноша, — устало ответил Гернет. — Но тоже — не до конца.

— Что имеется в виду?

— Слышали о японской методике лечения алкашей?.. Нет? Тогда внимайте.

Методика была такая. Алкоголику дней десять—двенадцать не дают ни капли спиртного. При этом он, конечно, испытывает страшные муки, некоторые даже пытаются покончить с собой. Затем подвергают убийственной шоковой терапии, убийственной почти в прямом смысле: вливая внутривенно сильнодействующее снадобье, доводят почти до клинической смерти. В таком состоянии пациент пребывает несколько суток, а когда приходит в себя — перестает пить. Лет пять трезвой жизни гарантировано.

— Успех почти стопроцентный, — сказал Гернет. — Разумеется, нужно согласие исцеляемого и родственников.

— И вы готовы помочь Андрею таким образом?

— Помочь — понятие растяжимо Здесь не Япония, где все оговаривается, а затем оформляется юридически. А что имеем мы с вами? Да, сердце у Андрея, как у быка, но печень и желчный пузырь — тра-та-та... Мало ли что может произойти. Представьте себе заголовки в газетах: «Эрик Гернет — подпольный врачеватель и убийца»- Загреметь в тюрягу и навеки забыть о докторской диссертации — это минимум, что мне светит при неудаче, хотя и маловероятной. А максимум — расстрел.

Наступило тяжелое молчание.

— Тогда что же вы предлагаете, Эрик Яковлевич? — спросил я наконец.

— Я дам вам е осемнадцать ампул препарата для шоковой терапии. Вы сами будете вводить, внутривенно, двенадцать часов подряд, по схеме Через двадцать минут после первого укола ваш брат впадет в бессознательное состояние, медики называют его коматозным. Не бойтесь, пульс будет прослушиваться, хотя и слабо, кстати, вам надо приобрести в аптеке фонендоскоп. Еще одно необходимое условие: едва Андрей начнет приходить в себя, надежно привяжите его к кровати. Ремнями или веревками. Крепко-накрепко. На юрфаке этому, сдается мне, учат. И не удивляйтесь его поведению, когда опамятуется: возможен бред, неадекватное поведение и все такое прочее. Ничего страшного, я наблюдал подобное десятки раз.

Эрик Гернет извлек из пор феля бумажную коробку с иероглифами на крышке, раскрыл. Внутри поблескивали ампулы с фиолетовой жидкостью.

— Уколы делать, надеюсь, умеете' Внутривенно?

— В ЛТП всему научился. Уколы, измерение давления и прочее, — сказал я. — Остается последний вопрос: а если неудача?

— В каком смысле?

— В прямом. Если больной даст дуба...

— Если отбросит копыта? Такое почти исключено. Скорее всего, не отбросит. Методика испытана лично мною на шести десятках алкашей, причем один из них замминистра, а двое — генералы В запой ведь впадают не только сапожники и сантехники. Впрочем, риск наличествует, и вам еще не поздно отказаться. Прикажете забирать ампулы назад?

— Об отказе и речи нет. Попробую уговорить Андрюшу. Если не согласится, то...

— Другого выхода попросту нет. Кроме как в преисподнюю, — жестко сказал Эрик, подымаясь.

Мы распрощались, но уже в дверях, он прошептал:

— Если что не так, сразу звоните, желательно домой, — постараюсь приехать. Но по телефону о сути дела — ни гу-гу. Все мои разговоры прослушиваются: придворный — ха-ха! — лекарь... Интересно, когда стану Нобелев ким лауреатом, меня тоже будут прослушивать зти суки с Лубянки?

От его благодушия и велеречивости меня всего передернуло.

— К тому времени я стану министром и велю вывести вас из-под колпака, — зло сказал я. — Договорились?

В ту ночь снилось: Андрей после моих уколов умер, не приходя в сознание, а я, пытаясь спасти свою шкуру, тайно захоронил его на нашей даче во Внуково, среди зарослей малины, и даже не в фобу, а в целлофановом мешке. Но каждое утро могила оказывалась разрытой, а мертвое тело изгрызано чьими-то страшными зубами. И вот я ежеут-ренне, тревожно, воровски озираясь — а не увидят ли соседи? — снова и снова забрасываю брата комьями тяжелой земли. Господь всеве-дающий, спаси и сохрани!..

Во всех подробностях поведав о японской методике Андрею и показав ампулы, я под конец пересказал свой ужасный сон.

— Не боись. Либо пан, либо пропал, — философски сказал брат. — Оно конечно, от летального исхода загибаться неохота, как поется в песенке. Но чем черт не шутит, адруг околею, а виноват окажешься ты. Стало быть, поступим так. Ты иглу из вены не вынимай — зто раз. Шприц руками голыми не бери, только в резиновых перчатках, чтобы отпечатков пальцев не оставить, — зто два. Ежели, не дай Боже, окочурюсь, картина ясная: самоубийство. Я и записочку подобающую оставлю.

Я начал было возмущаться, но он меня остановил:

— Не дергайся, младший братан. У тебя впереди долгая жизнь. Кто-то же должен прославить наш затухающий род. Кроме тебя, уже некому... Начинаем сегодня же операцию. Запирай меня полторы недели на ключ, попробую обойтись без спиртного. Буду сражаться с абстинентным синдромом. Эх, кончилась малина в Институте курортологии. Вот где жрут водяру — и бабенки, и мужички — прямо жуть!

* + *

После третьей ампулы брат заснул с блаженной улыбкой. На всякий случай я смерил ему давление: девяносто на шестьдесят... Четвертая ампула... шестая... Спаси и сохрани...

На четвертые сутки он начал приходить в себя. И тогда я понял, зачем привязывал его простынями к кровати. Тело билось в конвульсиях, спина выгибалась колесом. Лицо стало изжелта-темным, на нем вдруг резко обозначилась черная щетина. Он скреб, обламывая ногти, стену комнаты, где я, неоперившийся блюститель законности, творил беззаконное, преступное врачевание. Внезапно по его коже по

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ  3 ' 9 7

54