Техника - молодёжи 1998-03, страница 44

девяносто девяти, своя приверединка. Сплетаясь меж собой, эти вольности в адрес Ярилы не подарят миру систему Птолемея или Коперника, но легко придадут любой из систем самую неожиданную окраску — вплоть до полного затмения. Так и в нашем случае.

Нечего и говорить, что событие поднятия над Москвой вековечного Царь-Колокола в пересудах очевидцев украсилось неуловимыми подробностями, личными соображениями части обстоятельств, непостижимых здравому смыслу, и в дальнейшей передаче превратилось в повествование вполне беллетристическое, художественное, но в пределах кольцевой дороги все же в рамках приличия материализма. Официальная весть по телевидению, в силу ее краткости, вызвала у телезрителей дополнительное количество вопросов, которых не было до телевизора, и пока герои дня добирались на своем арендном автобусе до загородной резиденции на а-ля-фуршет или ужин, мнения обширной московской телеаудитории приобрели вольную самостоятельность, короче, превратились в форменное варево взаимослухов. Ушей кооператоров они, понятно, еще не коснулись и не могли поднять их и без того бодрого настроения духа. Потом услышали, потом.

Естественно, не все стало известно им из того, что говорилось впоследствии, по мере отдаления от московской кольцевой обретая причудливость, которая сама по себе представляет некоторую ценность. Следует упомянуть некоторые эпизоды изустных импровизаций, и самим авторам Подъема будет интересно почитать об этом.

В разных слоях собственно москвичей слухи муссировались, гудели шмелем и просто гуляли. Муссировались среди тех, кто не прорвался на дивное зрелище Подъема, но мог бы попасть, пошевели только пальцем. Таких было немного в десятимиллионном городе, тысяч пятьсот всего, и как сами понимаете, эта несметная орда никак не смогла бы влезть в узкое вместилище Ивановской, однако приятно считать себя лишь чудом обойденным Историей и официантами на вынос «Кабинета и будуара». Армия хорошо одетых и обутых в импортное мужчин, в основном подчиненных по службе почти непосредственно тем, кто в самом деле получил или мог получить визу Идеалиста на кремлевский пропуск, эта хорошо обученная армия нижестоящих сдержанно, но с аппетитом пережевывала крохи сведений со стола высокомерных не «почти», а непосредственных почтенных свидетелей. Поглощение и переваривание кусочков све-жатинки здесь шло без чавканья, по этикету и уловленные полунамеки на отдельные дикие случаи или выходки, печально поимевшие место быть в драматическом действии Подъема и среди зрителей, обсуждались отстраненно, не то чтобы шепотом, но и не во весь голос. В общем, муссировались.

Гудело шмелем в кругах более широких, менее лицеприятных, одетых почти во все отечественное. Здесь процесс созидания и передачи мнений из компетентных источников носил более творческий характер, русло его разбежалось рукавами, как Волга в устье при Каспии, а каждое течение имело своих сторонников и кормчих. Люди образованные, как говорится все «с вышкой», они озадачились эпизодами феноменологии Подъема, уразуметь которые можно было опять же лишь пустив в ход механизм слухообразования. Ими замечено было, к примеру, нервическое, нетрезвое поведение Колокола при его вознесении. Вверх — вниз, вверх — вниз, вдруг — стоп!

— Пляска святого Витта! — изумлялись зрители телерепортажа.

— На глазок подымали. Кустари. Надо было компьютер к управлению подверстать, а они по-артельному, по-нашенски. Эх, дубинушка, ухнем, подернем! — уверенно объясняли прогрессисты-гуманита-рии.

— Что вы, наоборот! Компьютер обязательно был. В наше время невозможно такую махину без компьютера взгромоздить. Только компьютер достался им, несомненно, своего производства. С брачком-с. Барахло. Вот вам и нервотрепка! — безапелляционно оспаривали знатоки кибернетики и матобеспечения. — У нас даже орбитальные станции в невесомости-то как во хмелю кувыркаются по причине компьютеров.

В этих кругах встревоженным роем поднимались также проблемы сопромата Колокола, его трещиноватости, сварки швов, живучести при таранных ударах тонного языка, осуждалось привлечение иностранного капитала для дела столь келейного, приветствовалось всенародное присутствие на Подъеме лиц крайне высокопоставленных, обремененных, но не уклонившихся от явки с выражением тем глубокого удовлетворения акцией Подъема.

— Во сне их только увидеть или по ящику, — зрители разнообразнейших специальностей там и сям опознавали на экранах своих громовержцев, из замов, пальцем тыкали в экран для стабунившихся родичей:

— Вот он, вот!

Ну, а где сбивались столичные москвичи без заскоков и претензий, там уж слухи не муссировались или созревали, а гуляли и широко, штормили. У пивных точек в хвостатых очередях, в уголках на троих недомолвки и гипотезы иносказанием, краем уха долетевшие сюда от белых воротничков, хлесткие толкования телекомментаторов, темные для них самих, прошли здесь

через

решениях.любых проблем Вселенной, породив волну безоговорочных в силу их аксиоматичное™ суждений, что, перехлестнув с дачными электричками пределы кольцевой, затопила окрестности морем изумлений, разливом легенд и сказаний.

Эти закоренелые москвичи перед приезжим людом любили со значением подчеркнуть, что они коренные, не то что лимита, но часом проговаривались в веском, правда, тоне о владении дачей, наделом, куда и отправляются по выходным огородничать, рыбачить, а там, выясняется, и мать, и бабка, и куча родни полдеревни. Вот эти-то коренные и навели ужас на захолустье, перехлестнув через кольцевую к родным оча-

— И В'

подне

в Кимрах, Муроме, Шатуре и бог знает на каком отдалении по извлечении из пачки «Дымка» или «Астры», — Начали. Дипломаты кругом навытяжку, маршалы родов войск, премьер-министр, ну, каратисты в штатском — все под козырек. И приподняли на метр, глядь — с места мне не сойти! — из-под Колокола две пары ног торчат! О-це-пе-не-ли. Бац, опустили Колокол. Обратно, выходит. Туда, сюда, забегали! Кто такие, откуда, почему? Одна пара ног во все заграничное обутая, другая, верите, босиком!

Сродственники во все глаза смотрят в рот столичному гостю, пока тот задумчиво совершает затяжки, лениво смотрит поверх голов, вспоминает.

— Короче, опять подымают, а в штатском уже оцепили. Поднимают Колокол и цап голубчиков! Один, в ботинках, шпион оказался, другой — неформал, ну, любер такой, с плакатом на палке, а лично босиком. Написано на плакате — «Руки прочь от Колокола!». В общем, борец за старину. Говорит, погибну, а не позволю со святого места стронуть. «Опустите! — кричит. — Останусь

тут навек за идею! Только эту шпионскую сволочь арестуйте. На что подбивал, какую валюту сулил! Взорвем, говорит, этот хлам божий. Нам реклама на весь мир выйдет. Сволочь какая! Опускайте, опускайте на меня Колокол! Только шпионское отребье уберите».

Свидетель умопомрачительной сцены убийственно замолкает, нервно докуривает чинарик, пальцы у него дрожат. Все подавленно молчат, вопросов не задают, понимая, земляк волнуется, переживает. Наконец, кто-то осмеливается:

— Откуда же такие? Как подлезли? Там же щелки нет,

Земеля безнадежно машет рукой, тушит окурок в миске с огурцами.

— Да вчера, понимаете, ночью пробный пуск делали, секретный, в абсолютной темноте. Репетировали Колокол. Ну и нырнули. Наш-то любер нарочно, по идее, а шпиона дураком занесло, чего-то вынюхивал. Так и накрылись. Под следствием оба.

Среди женщин, когда их большинство, доминируют темы более духовные, психологические. Их жизненный разговор тяготеет к медицинскому, хворому и мистическому. Слухи о чуде, приключившемся с Царь-Колоколом, любезные женскому уху, катились за кольцевую по всей розе ветров в соответствующем исполнении. Взахлеб говорилось, что все страсти разыгрались по наитию знаменитого режиссера, что по сценарию секс-ленты «Двое под Колоколом» требовалось поднять Царь-Колокол, ну, рабочие сцены и подняли. Изюминка лирики фильма как раз в том и есть, что как начали поднимать-то, а под ним на граните парочка, да в костюмах Евы с Адамом. Любовь! Причем у Евы этой пупка нет, крупным планом показано, так уж режиссер актриску подобрал, а пупка нет, потому что стерся.

Адская смесь слухов одним залпом оказалась проглоченной населением в те отшумевшие дни. Их квинтэссенция должна бы показаться на вкус куда ядовитей и пья-нительней наших пресноватых конкретных примеров, как огненный первач в сравнении с буроватой брагой, но немыслимое дело добыть подобную квинтэссенцию. Драгоценность! Нужно уродиться алхимиком с обличьем звездочета, каббалистическим извлекателем квинты и вызывателем духов преисподней, чтобы играючи пользоваться аппаратом волшебной возгонки такого первача, прослыть своим среди потусторонних теней, а если уж не уродился таким — положить на это жизнь. Нет, лучше уж отказаться разом от алканий из чаши рая или ада, утешаясь скромными глотками среднестатистического бытия с его благоразумной умеренностью в слухах.

Да, слух существо раскидистое, рептилия с перепончатыми крыльями, ползучее вширь лопухами за околицей — экзотика закатных пейзажей наших средних широт без намека романтики пальм и попугаев. Сплетня наших склизких широт ползет змеей подколодной, холодная, плесневатая на осязание. Автор не доверяет сплетням — ни о себе, ни о других посторонних — и вот глава колокольной наслышки закругляется, опустив обнародование слухов женского рода, ядовито-сладких сплетен, столь желательных для подтверждения правдивости сюжета, хоть никто не мыслит без сплетни любое дело стоящим внимания и тем более исторически неотвратимым.

ФУЖЕРЫ И ЦАРЬ-ПУШКА НА УСТАХ

За банкетным столом слышалось:

—... ваша озорная самоуничижительность... абсолютно выдуманная луна.,, так много исследователей и все они заслужили благодарность человечества... потрошить!.. упиваемся прелестями природы,

Т Е X НИКА-МОЛОДЕЖИ 398

ЕИ