Техника - молодёжи 2000-07, страница 18

нем используются измерительные приборы. Спрашивается, о какой результативности исследований можно говорить, если еще и в 1942-м температуру камеры сгорания двигателя ракетного истребителя БИ-1 определяли... рукой, на ощупь?!

Ракетный двигатель — сегодняшняя вершина машиностроения вообще. Просто не существует технических устройств, в которых выделялась бы столь же чудовищная мощность в столь же крохотных размерах, а сами они при этом оставались бы целыми — атомные бомбы, как известно, испаряются.

Очевидно, что сделать такое устройство можно только с предельно точным исполнением всех деталей и сборок, опираясь на высочайшую культуру производства. ОТКУДА она в нашей стране в 30-х? Как получить высшую точность на станках, собранных Королевым для ГИРДа «с бору по сосенке»?

Отсюда в совершенно новом свете предстает значение «немецкого наследия» — собственно, для самих ракетчиков или самолетчиков, в отличие от историков и журналистов, оно давно известно. Главным трофеем стали не два десятка ракет А-4, которые удалось собрать из найденных комплектов деталей, а ОТРАСЛЬ — культура производства, замечательные приборы, высокоточные станки (нам самим все это еще только предстояло создать), и опирающийся на все это очень неплохой научный задел, выражающийся в глубоком понимании происходящих в конструкции ракеты и двигателя процессов

Следует отметить, что сами немцы очень многое недоделали, и не потому, что не успели. Теоретиками русский народ не обижен, и многое из начатого в Пе-немюнде закономерно продолжалось и творчески развивалось в Подлипках. И вот именно здесь мы вправе говорить о гениальности С.П. Королева.

Дебаты вокруг методов создания новой техники он, конечно, отлично помнил. И, несмотря на личную неприязнь к Костикову (см. статью Л.Смирнова «Гром» после победы создавался» в «ТМ», № 4 за 1999 г.), не мог не понимать, что, по большому счету, стратегически тот прав. Да только никакие самые лучшие стенды не убедят государственное и военное руководство, что средства, и огромные, выделены не зря, так, как одна, пусть не самая совершенная, но успешно летающая, ракета. Времени на последовательное создание сначала экспериментальной базы, а потом эффективных боевых и космических машин не было: нужно было отводить от «виска» страны совершенно недвусмысленно приставленный к нему «пистолет», теперь уже ядерный.

И Королев понял, что трофейной прикладной «науки» на первое время хватит. Потом, когда отрасль немножко оперится, будет постепенно развиваться свое приборостроение, появятся уникальные испытательные стенды, сеть ведомственных НИИ, а первые шаги можно сделать на том, что есть!

И принцип «делаем, пускаем, смотрим — почему взорвалось» на четверть века стал основным в нашей ракетно-космической отрасли. На его «счету» такие триумфы, как сверхнадежная, самая массовая в мире, «семерка», и такие провалы, как сверхтяжелая Н1.

Это был провал не конструкторского гения и не государственной системы — метода организации работ. Другой вопрос, почему хороший, на определенном этапе, метод не был своевременно заменен?

Урок Н1 привел к тому, что победила... точка зрения Костикова. Из 13 миллиардов еще тех, советских, рублей, в которые обошлась программа «Энергия» — «Буран», львиная доля ушла на уникальную приборно-стендовую базу. Из почти трех десятков полных комплектов деталей «Бурана», изготовленных заводами, большая часть ушла на всевозможные стенды, одних только полноразмерных, для отработки систем ориентации и управления, было создано три.., Генеральный конструктор системы, академик Валентин Петрович Глушко умел учиться на чужих ошибках, а свои, не признавая их в слух, исправлял, проявляя все те качества, что заслуженно поставили его, в конце концов, на вершину советской ракетно-космической иерархии.

С ДРУГОЙ СТОРОНЫ. Последствия неудачи с Н1 для нашей космонавтики оказались катастрофичны в другом: в космической гонке мы оказались в положении догоняющего как раз в тот момент, когда, наконец, появились объективные, не научные уже, не экономические, а ТЕХНИЧЕСКИЕ предпосылки для нового рывка! Только вот реализовывать их оказалось некому: люди, те самые кадры, которые решают все, утратили тот наступательный порыв, который позволил раньше творить чудеса на куда более слабой материальной базе.

Как вы думаете, из каких соображений выбирается численность экипажа самолета, космического корабля, подводной лодки? Нет, верхняя граница — здесь понятно, а нижняя? Очень просто: известно, какой информационный поток может при конкретных условиях «переварить» один человек, и — какой нужно обрабатывать при управлении конкретным «Союзом» или «Лирой»; вторая цифра делится на первую, полученный результат округляется до ближайшего большего целого числа... То есть человек, экипаж здесь — звено технической системы, контура управления!

Почему бы не применить этот подход к анализу истории техники? Ее, технику, создают люди. Достаточно хорошо известно, какая работа в каких условиях лучше идет. Вывод, казалось бы, ясен — так давайте посмотрим на историю ракетостроения с этой стороны.

ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР. Любое новое дело всегда начинают самоотверженные энтузиасты, изобретатели, которых всегда очень мало. Чем интенсивнее развивается новое направление, тем быстрее в него приходят люди, менее увлеченные, и наконец — те, которым, в общем, все равно где работать. Без них не обойдешься — в самом деле, хороший сварщик или слесарь-инструментальщик нужен не только на ракетном заводе. Но им нужно уже регулярно платить зарплату, желательно — выше, чем в среднем по промышленности. Или — постоянно поддерживать в них убеждение в особой важности, престижности, приоритетности предприятия, на котором они трудятся...

Полетевшая — пусть не совсем удачно — ракета сразу решает обе задачи. А вот десятки, сотни часов, отработанных аг

регатом на испытательном стенде, куда менее эффектны.

Здесь мы вступаем на зыбкую почву, составленную из понятий «морально-психологический климат», «дух», «душа», наконец. В космонавтике, как и в любом ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НОВОМ деле, это — материальная сила, которую, порой, можно выразить и в рублях! Ибо даже самый равнодушный и меркантильный человек способен ради высшей цели, святой идеи, совершить трудовой подвиг. Но как же трудно убедить его в высоте цели и святости идеи!..

Так вот, Королеву это удалось. Тем, кто возглавил отрасль — не номинально, а фактически — после него, — нет. Но могли ли они сделать это в изменившихся внешних условиях? Вопрос, нуждающийся, мягко говоря, в дополнительном изучении. А можно ли было «зажигать» конструкторов и сборщиков, программистов и испытателей на создание «Бурана» теми же методами, что и при разработке «Востока»? Что-то сомнительно...

В 70-х наша космонавтика могла совершить следующий шаг, по значению сравнимый с запусками первого спутника и первого человека. Могла, потому что опиралась на СОБСТВЕННУЮ мощнейшую научную базу, а работали в ней люди, либо с уникальным опытом и квалификацией, либо уже с детства впитавшие культуру общения с техникой, сложной и новой. Могла...

Этому помешали, конечно, внешние условия, в частности — новый виток глобальной конфронтации, а космические и межконтинентальные баллистические ракеты делались в соседних цехах. Но, думается, важнее другое — в руководстве отрасли не нашлось человека, способного распознать, что из прошлого опыта мешает движению вперед, и СОЗДАТЬ НОВОЕ, СЛОМАВ УСТАРЕВШЕЕ... Впрочем, тогда его не нашлось и в руководстве страны.

Программа сверхтяжелой ракеты Н1 была далеко не первой, прекращенной на очень высоком уровне готовности, но до получения практического результата — однако крупнейшей из таких. И пусть чисто технически к ней «есть вопросы» — для кадрового потенциала космонавтики это стало шоком, от последствий которого она частично оправилась только через 15 лет.

«ЖЕЛЕЗО» ПОЛИТИКОЙ НЕ ЗАНИМАЕТСЯ! О скрытой и, зачастую, непонятной неспециалистам истории нашей космонавтики можно говорить еще очень долго, и разговор, безусловно, будет продолжен. Продолжится и бесконечный спор о вкладе в нее тех или иных людей, как прославленных, так и забытых.

Но читая эти строки, эмоциональные или беспристрастные, помните: жизнь сложна. Сегодня мы зачастую открещиваемся от поступков, которыми гордились вчера, — и в страшном сне не приснится, что сделаем завтра... Имеем ли мы право сегодня, с позиций сегодняшних — далеко не бесспорных — ценностей, судить людей, живших и творивших теперь уже более полувека назад?

Имеем — но только по объективным критериям, неизменным в веках. История — политизированная наука, а в политику играют люди. «Железо» политикой не занимается , давайте верить только ему! ■

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 7 2000

16