Юный техник 1971-11, страница 23

его фабрике. И вот все эти люди в редакции. Алешину восемьдесят три, но он еще крепок, коренаст, с живыми глазами. «Я работал столяром на мебельной фабрике, — говорит он, — и мой отец работал столяром тоже на мебельной фабрике Шмита, когда она была еще на Арбате, где сейчас ресторан «Прага». А о Николае Павловиче, как о нашем руководителе хочу сказать вот что: он не только вооружил, но и оберегал нашу боевую дружину. А когда пришел час, бились мы хорошо, дружно».

Совсем по-молодому выступил Климек. Худощавый, подвижный. Он рассказал о знакомстве со Шмитом, о тюремных встречах и беседах с ним. Рассказал и о той трагической ночи: «Во время обычной уборки ко мне вошел уголовный заключенный и, озираясь на дверь, чтобы надзиратель не услышал, шепотом говорит: «Знаешь, вашего Шмита задушили сегодня ночью». Весть эта распространилась по всей Бутырке. Возмущению не было конца. Погиб прекрасный человек, исключительной скромности, духовной красоты, ума, обаяния. Забыть его невозможно».

Я не собираюсь приводить все письма. Кто из поэтов не получает их от читателей? Но одно я все же приведу. Это письмо от москвички Козиковой. Она пишет: «Прочтя вашу поэму, я захотела узнать, что же сейчас на месте Шмитовского сада. Ездила два дня подряд и не нашла его. Сколько я нц спрашивала встречных, никто ничего не мог мне сказать о Шмитовском саде. Только двое школьников, лет по 10—И, объяснили мне, что они этот сад знают, но что он теперь называется «садом Павлика Морозова».

Товарищ Козикова, конеч

но, была в недоумении. Как же так? Я разделяю ее недоумение. Память о Павлике Морозове мне дорога. Я написал о нем поэму. Но разве мало мест в Москве, где мог бы быть парк имени Павлика Морозова? Здесь же, где дрались шмитовские дружинники, где проливалась их кровь, название парка должно быть другое, связанное с 1905 годом, с дружинниками, со Шмитом.

Вот, пожалуй, и все, что хотелось мне сказать. Писем, повторяю, было много. Были и с критическими замечаниями о поэме. Я учел эти замечания. Внимательный мой читатель ' заметит это, если перечитает «Наследника» в недавно вышедшем моем двухтомнике. А теперь — отрывок из поэмы.

Морозным, железным

пришел денабрь. Рабочая Пресня в кольце

баррикад. Неубранный снег месили

подковы.

Глядела в глаза

неизвестность. Орудия жерлами

шестидюймовыми поворачивались на Пресню.

Вставала сила на силу. Горели костры, растопляя снега.

Топтались солдаты вокруг — верзилы Семеновского полка. А там

рубили столбы, тащили

мебель,

валили конки, чтобы не пропустить

врага, —

и над баррикадами в небе плыли снежные облака. Рабочая Пресия готовилась к бою. На шмитовской фабрике в цехе обойном три девушки низко склонились, спешили:

по красному бархату золотом шили. Иголками букву за буквой с утра:

«Пролетарии всех стран...» Ока — иголкою до крови

палец.

Две капельки крови на бархат упали. Две капельки крови. Нахмурила девушка бровь. Это на знамени первая кровь. Рабочее знамя. По бархату буквы в строку.

Ему с баррикады грозить врагу, пробитому пулями

в славном году, в музее стоять у веков на виду.

Поэма эта, конечно, о Шмите, о его трагической судьбе, но она и о том времени, когда

Так громко звучали впервые два слова железных —

РАБОЧИЙ КЛАСС.

Наряду со Шмитом в поэме я рассказал и о подвиге рабочего Ивана Ка-расева, сраженного пулей в самом начале вооруженного восстания.

Над Преснею

порохом воздух пропах.

Кровавая марля

под ситцем рубах.

В чаду и в дыму,

но еще не разбита

твердыня дружинников —

фабрика Шмита.

От ламп керосиновых

полутемно.

Материей красной

повит станок.

И гроб на станке

(он навек заколочен)

пожары в окно

озаряют из ночи.

В гробу — Иван Карасев.

Дружинники в горе

не клонят голов, а рвутся туда отомстить

врагу

за Ванину кровь на колючем снегу.

Бесстрашный герой легендарной поры, надежный маузер — из кобуры, и по переулку — всех впереди, чтоб роте семеновцев путь преградить. Иван Карасев, я вижу тебя и тех — за тобою — рабочих ребят. Тот жар

и столетиям не остудить... С тех пор коммунисты всегда впереди.

Шмит не остался в стороне от гибели отважного дружинника Карасева.

Шмит молча прошел, похудевший лицом. Склонилась русая голова, он обнял гроб и поцеловал. И молча оружие боевое взял с крышки для баррикадного боя.

Только оружие это ему не удалось использовать на баррикадах. Он был схвачен жандармами и брошен в Бутырскую тюрьму.

4 «Юный техник» Ks 11

21