Сделай Сам (Знание) 1999-03, страница 126

вопрос, не прихватил ли офицер каких бумаг, с наивностью ответствовала:

— Нет, родные, никаких бумаг не взял и ничего в доме не ворошил; после только я сама кой-что поуничтожила.

— Что такое?

— Да сыр этот проклятый, что Александр Сергеевич кушать любил, а я так терпеть его не могу, и дух от него, от сыра-то этого немецкого, такой скверный.

...Истрасбургский пирог нетленный

Меж сыром лимбургским живым

И ананасом золотым.

Вот об этом сыре и говорила старушка, именуя его немецким. Название же его произошло от Лимбургского герцогства, существовавшего когда-то на территории нынешней Бельгии. А живым окрестил его поэт, вероятно, потому что в лимбург-ском сыре имеется плесень.

Искренность и непосредственность няни умиляли Пушкина. «Ты знаешь, что я не корчу чувствительность, — писал он из Михайловского Вяземскому, — но встреча моей дворни, хамов и моей няни — ей-богу, приятнее щекотит сердце, чем слава, наслаждения самолюбия, рассеянности и пр. Няня моя уморительна. Вообрази, что 70-ти лет она выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости, молитвы, вероятно, сочиненной при царе Иване...». А старушка по своей наивности просто-напросто хотела уберечь «любезного друга» Александра Сергеевича от царской немилости.

Но ведь и он, «любезный благодетель» нянин, отвечал ей такой же любовью. «Чуть встанет утром, уже и бежит ее глядеть: «здорова ли, мама?» — он ее все мама называл. А она ему, бывало, эдак нараспев: «батюшка, ты за что меня все мамой зовешь, какая я тебе мать».

— Разумеется, ты мне мать: не та мать, что родила, а та, что своим молоком вскормила.

— И уже чуть старуха занеможет там, что ли, он уж все за ней», — вот такое найдем мы в воспоминаниях бывшего кучера Пушкина, дворового села Михайловского Петра Парфенова.

Выпьем, добрая подружка

Бедной юности моей,

Выпьем с горя, где же кружка?

Сердцу будет веселей.

Спой мне песню, как синица Тихо за морем жила; Спой мне песню, как девица За водой поутру шла...

За окном «буря мглою, небо кроет», а он, как бывало в детстве, слушает и слушает предания, сказки своей «голубки» Арины Родионовны: « — ...Где найти мне такого служителя не слишком дорогого?» А Балда ему говорит: «Буду служить тебе славно, усердно и очень исправно, в год за три щелка тебе по лбу, есть же мне давай вареную полбу...»

А просил Балда не что иное, как старорусскую дежурную, популярную когда-то полбенную кашу, которую варили из колосового растения, представлявшего собой нечто среднее между пшеницей и ячменем. От самой няни прослышал ли о ней Пушкин или в Закавказье познакомился, где и по сию пору возделывается полба, правда, под названием «зандури», неведомо. Только вспомнилась позднее уж, когда и Арины Родионовны на свете не было, эта самая полба и так легко, удачно и к месту легла в нянюшкину сказку:

...Со второго щелка

Лишился поп языка;

А с третьего щелка

Вышибло ум у старика.

А Балда приговаривал с укоризной:

«Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной».

— Что за прелесть эти сказки, нянюшка! Каждая есть поэма!

Полба. В кипящую подсоленную воду сыплется хорошо просеянная полбенная мука. Теперь ее можно заменить ячменной мукой, а кое-где кашу делают из муки пшеничной. Полбу все время нужно помешивать, чтобы не пригорела. Блюдо считается готовым, когда три раза «вспенится». После каждого раза горшок снимается с огня и каша хорошенько размешивается. Для вкуса добавляется по желанию и толокно, это уже перед самым концом варки. Готовую полбу выкладывают на блюдо высокой горкой, в середине ложкой делается углубление, куда наливают растопленное масло или сметану, подслащенную воду или ягодный сок. Зачерпнув ложкой полбу с края, ее обмакивают в углубление с содержимым.

124