Вокруг света 1963-08, страница 35

акварелью на синем безбрежье неба. Он опустил голову и сказал:

— Слишком уж красное. Прямо ледяное.

Он посидел так с минуту, потом развязал тесемки на подбородке и осмотрел степь. Взгляд его остановился на далекой сопке — заснеженная, она казалась невысоким пологим холмиком, который отбрасывал причудливую тень. Снег вокруг сопки искрился малиново и колюче.

— Тихо как! — прервала молчание Валентина.

— Тихо, — согласился он, думая, что сопке сейчас одиноко и холодно, нет на ней сверкающих любопытных ужей с желтыми ушками, похожими на очки, не припекает ее бешеное летнее солнце и не впиваются в глубину земли, жадно пульсируя, корни; сопка спокойна и мертва, и если бы по ней стукнуть сейчас гигантским молотом, то она бемнула бы пусто и загудела, как колокол, на всю степь или же с сухим шорохом раскрошилась.

— Ты чего молчишь?

Она обернулась, неуклюжая, приземистая, в толстых ватных брюках, заправленных в большие валенки, в фуфайке и шапке, из-под которой настойчиво выбивались колечки волос, и вопросительно взглянула на него.

— А ты не любишь играть в молчанку?

— У тебя брови все в инее, — тихо сказал он.

— А ты сотри...

Он старательно вытер ладонь о по-лу фуфайки и слегка дотронулся до ее бровей — крутых белых полукружий. Она усмехнулась, брови неожиданно дрогнули. И он, почему-то испугавшись этого движения, резко отнял ладонь.

— У тебя руки... как терка. Такими руками хорошо мыть кастрюли, а?

— Ты ж понимаешь, кирпичи, — пробормотал он, удивленно и сосредоточенно разглядывая свои грубые, корявые, в рыжей кирпичной пыли ладони. — Кирпичи! — Он замолчал и посмотрел на ее руки. Они были нежные, маленькие, ну как листья подорожника, с тоненькими прожилками, почти совсем белые, только чуть-чуть прихваченные коричневым налетом. Он подумал, как тяжело ей держать толстые ребристые рукояти носилок, доверху заполненных раствором, и чего стоит ей с такой ношей подниматься по трапу.

— Слушай, а что ты делала до этого?

— А ты угадай.

— Ну... продавщица?

— Я была секретарем. А мой начальник был всегда такой аккуратный, вежливый. Знаешь, он мне однажды руку поцеловал!

— Руку, — сказал он, нахмурившись. — Наверное, выпил...

Она рассмеялась.

«Ну что она все смеется?» — подумал он.

— Подкинь что-нибудь в костер.

Он поднял толстую доску и, сер

дито, одним ударом сломав ее о колено, бросил в огонь.

— А он пил только кефир, — сказала Валя.

— Кто?

— Ктокало! Мой начальник. Он был очень больной и пожилой уже. И такой вежливый. А как много работал!

— Ну какого черта ты мне толкуешь про этого начальника?

— Да так...

Он покрепче обернул шею шарфом, поставил локти на колени, подперев голову, глядел на горящую доску.

— А бураны тут сильные?

— Всякие. Бывает, по неделе.

— Ой-ой-ой! Чем же вы тогда занимаетесь?

— Клепаем в домино.

— А потом работаете без выходных, как сегодня?

— Ну, а как же! План. Вот эту школу надо сдать к марту, хоть лопни.

— До сих пор здесь ни школы, ни хорошего жилья, — сказала она. — Просто смех — люди живут в каких-то вагончиках. И они еще добывают руду.

Он посмотрел на нее с усмешкой.

— А сначала мы жили в палатках, и то ничего. — Он завязал шапку и поднялся. — Ладно, потопали, а то мороз к вечеру прижмет.

Она сбила с фуфайки комочки раствора, надела рукавицы и тоже поднялась.

— И правда. Просто дышать нечем.

Они вышли на дорогу, порубцован-ную шинами; снег трещал под валенками гулко и сухо.

Степь вокруг лежала вольная, разгонистая и цветастая, как диковинная плахта, на которой кто-то старательно растер в порошок красное-красное солнце, потом бросил немного пронзительно синего неба, и плахта затрепетала малиновыми, нежно-голубыми, фиолетовыми и еще какими-то зеленоватыми оттенками.

— А знаешь, — сказала Валентина, — когда эти ребята, которые пойдут в школу, подрастут, мы выстроим здесь такой город — не хуже Киева! С оперой, мороженым, бульварами и пляжем. Здорово, да?

— Здорово будет, когда мы сами будем лежать на этом пляже.

— И будем! — сказала она задиристо. — Я знаю, ты думаешь, под настроение она сейчас болтает, хи-ханьки-хаханьки разводит, а через месяц возьмет и удерет. А я назло не удеру.

— Кому же это назло? — перебил он.

Но она как будто и не услышала насмешки.

— Как сюда поехать, я долго думала. Каждый человек ищет свое счастье. А я вот все не знаю, какое оно. Иногда мне кажется, что я счастлива. Это когда так радостно на душе и хочется улыбаться всем-всем. Но ведь это просто радость, а не счастье, правда? Настоящее счастье, оно, наверное, глубокое и такое мо

гучее. И приходит позднее, да? Да и как можно узнать, что такое счастье, если ничего еще не видел, мало, да и вообще легко прожил... Вот я и поехала сюда. Здесь ведь трудно, да?

— А черт его знает! — ответил он, немного сбитый с толку ее неожиданной взволнованностью и искренностью. — Я привык.

— Привык? — Она как будто, испугалась этого слова. — Как же можно? Ведь если привыкнешь ко всему, станешь равнодушным. Только пустые, скучные люди могут жить по привычке. Ой. не сердись на меня!

— А я и не сержусь, с чего ты взяла?

— Нет, ты сердишься.

— Ну чего ты? Конечно, я не такой... И ручек целовать не умею.

— Ну, вот видишь, сердишься! — голос ее прозвучал хрипло. — И сердись, если не понимаешь. А только мы не должны привыкать. Как же тогда узнаем про счастье?

Он растерянно пожат плечами. И вдруг она всхлипнула.

Он удивленно обернулся и растерялся вконец: она прикусила губу, слезы, крупные и прозрачные, давно уже залили обмерзлые, крахмально-белые щеки. Он мигом стянул рукавицы, рывком притянул ее к себе и прямо ладонями смахнул с лица заледеневшие капли.

— Молола тут...

— Замолчи! — Она оттолкнула его и, судорожно глотая, шмыгнула носом.

Но он не отпустил ее; взяв горсть снега, принялся натирать щеки, лоб, губы, бормоча:

— Ничего, ничего, сейчас пройдет. Вот дурочка...

Заглянув в ее глаза, он увидел два маленьких красных-красных солнца, которые расплывались и скатывались на длинные белые ресницы.

— Ну, не плачь же... И с чего плакать? Это все от мороза. Чертов мороз. Мы-то уж привыкли...

Потом он схватил ее руки, они тоже были белые и ледяные, ладони маленькие — ну как листы подорожника, — и он растирал их в своих ладонях, дышал на них. Она уже перестала плакать, щеки горели огнем; слабо усмехнувшись, она зажмурила глаза.

— А знаешь, что я сейчас увидела? — И, не ожидая ответа, прошептала: — Увидела, что сейчас весна. И мы идем этой степью, а я в легоньком платье, такая стройная, красивая, не смейся, ради бога, я правда такая, только не в этом ватнике. А степь вся в цветах, и кругом вишни, и такие красные-красные, как ваше солнце...

— Наше солнце? Ну да, наше солнце... Вот чудачка, вот чудачка!

Он сжал ей потеплевшие руки, и несколько минут они стояли так — двое среди белой морозной степи, взявшись за руки.

Перевод с украинского В. СМИРНОВА

29