Вокруг света 1963-12, страница 65

«Больше шалей, пусть будет больше счастливых женщин в Европе»

Ткачи умирали, не дожив до тридцати лет, полуслепыми.

А затем наступил 1870 год. После разгрома Наполеона Третьего угасла звезда французской моды в Европе. Еще вчера бесценные, кашмирские шали обратились в ветошь. 20 тысяч кашмирских ткачей и вышивальщиков умерли с голоду. В 1871 году в Кашмире вспыхнуло восстание, но сытые солдаты магараджи быстро расправились с непокорными. Спустя шесть лет голод довершил их «дело».

Так погибло искусство, которое прошло путь развития через вековые традиции к абсолютному совершенству.

* * *

Мастер Кадир Бахчи — глубокий старик. Смуглое сухощавое лицо с густой, тронутой сединой бородой, белоснежный тюрбан на голове, а вокруг глаз разбегающиеся лучики морщинок, как будто он все время улыбается.

Игла с цветной нитью чуть дрожит в его руке. При этом он не только успевает вышивать — у него хватает времени и попыхивать кальяном и беседовать. Он успевает делать все.

— А скажите, отец, может ли еще в Кашмире кто-нибудь соткать великолепный древний рисунок? Такой, как тот, в музее, в задней витрине?

— Я знаю, вам хочется заснять этот процесс на кинопленку. Но вам нужно было бы зайти сюда лет девяносто назад, сейчас уже поздно.

— А вы не хотели бы попробовать?

— Да ведь это, уважаемые, не то, что сел к станку — и к вечеру шаль готова! Знаете, сколько времени такую шаль ткал мой дед? Полтора года! Одну шаль! А он как-нибудь был мастер! Сегодня уже и станков-то этих нет.

— А что вы скажете о вышитых рисунках, о тех древних, с «капельным» мотивом?

— Сегодня работу над ними вам никто не оплатит. Ни стоимость труда, ни потерю зрения. Тогда вышивальщики к концу жизни работали с сильной лупой, почти вслепую. Я готов дать расписку в том, что последняя вышитая древнилл рисунком шаль была закончена в прошлом веке, году в 1890, но ценность ее уже была невелика. Начался туризм: придет этакая «госпожа», получить хочет много, заплатить мало. Поэтому шали делаются побыстрее, из мешаных рисунков: кое-что из Персии, кое-что из Туркестана, присылали нам сюда также образцы французских вышивок. Так и выбираем, что попроще и можно сделать быстрее.

Путешествовать по миру отправлялись не только шали, но и произведения других народных умельцев Кашмира. По сей день работают

в маленьких деревянных мастерских над рекою Джелам чеканщики, шлифовальщики драгоценных камней и вышивальщики ковриков. Есть тут и чародеи, которые из старой бумаги, клея и рисовой муки создают легкий, твердый и почти небьющийся материал — папье-маше. Рецепт его изготовления занесли сюда парижские коммивояжеры. А прелесть и мастерство вложили в это искусство кашмирские художники. Но позже их вкус прошел через жернова требований перекупщиков.

Перекупщики искажали и народные традиции искусных мастеров — резчиков по дереву. И теперь иной раз в мастерской или в лавке на тебя повеет мещанской затхлостью квартирки где-то на Виноградах ¹ тысяча девятьсот десятого года. Козетки, шкафчики, столики, вешалочки, полочки, этажерки, лампы и футляры — массовые собиратели пыли.

И только где-нибудь в уголке обнаружишь вдруг чашку или поднос, гладкая поверхность которых сохранила очарование орехового дерева — благородного и прекрасного материала.

* * *

Каждого, кто, что называется «на аллаха», отправится побродить в сплетение улочек Сринагара, рано или поздно ожидает нечто удивительное.

Мы тоже попали туда совершенно случайно, да так и замерли в удивлении. Снаружи это невзрачное помещение было похоже на школу и немного на молельню. В действительности же это была древняя мануфактура — мастерская, где ткут ковры. Десятки вертикальных станов, которым можно дать и пятьдесят и пятьсот лет от роду; на высоте двух метров от земли — толстый деревянный вал с основой. У самой земли — второй, с уже готовой частью ковра. А на скамейке перед каждым находящимся в работе ковром — группа словно с древней гравюры.

В центре — отец. По бокам, по росту, словно ступеньки, — сыновья, от пятнадцати до пяти лет. Отец читает вслух, нараспев, по желтой полоске бумаги, вплетенной в основу ковра и покрытой какими-то невероятными закорючками. Это «тал-лим» — душа этих прекрасных цветов и рисунков, прообраз будущего ковра, переведенный на язык таинственных закорючек, понятных только кашмирским мастерам. Отец произносит фразу нараспев, ребята хором отвечают «ача», тянутся к одному из тридцати цветных клубков, подвешенных на расстоянии вытянутой руки. Замелькали детские пальцы, сверкнул кривой нож — и отец опять нараспев произносит сведения о новом цвете и количестве узелков.

1 Винограды — район Старой Праги.

Из этих мальчиков в школу не ходил ни один, да и не каждый из их отцов может прочесть газету или написать письмо. Этого они не умеют, но зато владеют письменностью «таллима», непостижимой для всех учителей и журналистов Кашмира, вместе взятых.

Самый опытный из мастеров мануфактуры излагает с помощью закорючек традиционные кашмирские рисунки и орнаменты Кабула, Бухары и Самарканда. И уже потом к каждому стану усаживается отец с сыновьями. Он подсчитывает с ними цвета и узелки, подсчитывает дни и месяцы, оставшиеся до окончания работы, подсчитывает, сколько он заработает, если на каждого приходится в среднем по пять рупий за день работы. Одного он только не может подсчитать: мозолей на детских пальцах.

Во дворе мануфактуры нам показали и остальные чудеса ковроткачества. Законченные на станах ковры стригли и чесали, опаливали с изнанки и приглаживали с лица, снова обрызгивали и поливали, а затем отжимали из них воду резиновыми скребками.

И, наконец, готово. В светлом помещении с высокими окнами новый ковер весь сверкает, словно зовет ступить на эту свежую и мягкую красоту, пеструю, как весенний луг.

Но пока в ушах еще звучит хоровое «ача», у нас не хватает смелости сделать это. Мы вряд ли смогли бы избавиться от ощущения, будто ступаем по детским рукам...

Перевод С. БАБИНА и Р. НАЗАРОВА