Вокруг света 1964-02, страница 30

то в сероватой снежной мгле. Мы идем внутри крошечного вакуума. Сквозь косые строчки метели различаем" только сгорбленную спину товарища. Идти совсем плохо. Ноги скользят на камнях, очки забивает снег.

И вдруг что-то происходит в нас. Мы крепче держим рюкзаки, упорнее перебираемся через завалы, смелей перепрыгиваем через зияющие чернотой трещины. И веревка которой мы связаны, натягивается туже. Каждый из идущих ускоряет шаг.

Люди живут в давней вражде со злыми силами дикой природы — с морозами, с жарой, с вьюгами. Возможно, природа человека и прибавила нам сил и упорства, чтобы выстоять. Попробуйте одолейте людей, горные духи!

УЖИН И ЧЕТЫРЕ КИЛОМЕТРА НЕВЕДОМОГО

Сэгодня ужинать у нас нечем. Мы брали продукты в обрез, только на дорогу. Остальное летчики сбросили с вертолета в том месте, где мы предполагаем устроить верхний лагерь. До него мы рассчитывали дойти за трое суток. Но не успели. Препятствий оказалось гораздо больше, чем предполагал даже осторожный в выводах Николай Васильевич.

Мы идем уже по сплошному леднику. Морены остались внизу. Ледник походит на застывшую шугу, что бывает осенью на крупных реках. Только торосы здесь во много раз круче и опасней. Иногда мы попадаем в завалы, откуда, кажется, выбраться невозможно.

Итак, заканчиваются третьи сутки нашей дороги. Уже недалеко останец скалы, по которой ориентировались пилоты вертолета, когда сбрасывали продукты. Почти рядом голубеют пик Победы и ледник Звездочка, что скатывается с вершины и вливается в Иныльчек. Но до темноты мы все равно не

сможем преодолеть эти три-четыре километра.

— Останавливаемся здесь, — решает Николай Васильевич.

Устраиваемся, вместо ужина занимаемся воспоминаниями.

Сережа Айрапетьянц говорит:

— Хорошо бы сейчас сосисок. Порезать — и с горчицей, с перчиком...

— Или пельменей, поджаренных в масле. И легонького вина. Водки не надо, от высоты голова разболится, — подхватывает Николай Васильевич.

Но Юра Баранов, наш завхоз, более практичный человек:

— Сахару бы сейчас и хлеба.

Желудочный сок выделяется рекой.

И тут Николай Васильевич вдруг принимает решение:

— Кто пойдет за продуктами? Володя?

— Иду, — отвечает Зябкин.

— И я, — поднимается Сережа Айрапетьянц.

Третьим вызываюсь я. Быстро-освобождаем один из рюкзаков, берем реп — шнур.

— А мы пока устроим лагерь, — говорит Николай Васильевич. —

Только осторожней, ради бога! — Кажется, он уже жалеет о том, что так опрометчиво вызвал добровольцев: ведь неизвестно, найдем ли мы продукты в темноте, как доберемся обратно. Неизвестен в конце концов и тот первый шаг, который сейчас мы сделаем.

Торопливо спускаемся мы по ледяной круче и перебираемся через ручей, шумящий в полынье. Карабкаемся наверх, идем по ледяному мосту шириной сантиметров в двадцать. Справа и слева огромные трещины. Вниз смотреть нельзя — может закружиться голова, дрогнут руки от страха. Смотрим только вперед. Лишь бы он нигде не обрывался, наш мост, — развернуться назад нельзя.

— И какие-то люди в смешном катафалке... — запевает вдруг Володя Зябкин.

Он ползет вперед на четвереньках и триконями проверяет крепость карниза. Мне хочется сказать ему что-нибудь теплое и значительное в благодарность за эту такую своевременную шутку. Но я, разумеется, молчу.

Небольшое плато запорошено снегом. Выскакиваем — откуда и силы взялись, бежим чуть ли не бегом. И вдруг моя нога проваливается в трещину. Сосульки со звоном летят вниз. Хорошо, что успел зацепиться. Трудно все время помнить, что леднику тысяча лет и дно его покоится на глубине семьсот метров.

Теперь идем медленнее, прощупывая ногами каждый шаг.

А день стремительно скатывается в ночь. Сгущаются сумерки, сереет лед, и только вершины отсвечивают багровым огнем. Замечаю — руки трясутся, дышу открытым ртом и сердце колотится отчаянно — вот-вот выпрыгнет. Володя садится прямо на снег

— Закурим.

Курить нельзя. Мы находимся на высоте около пяти тысяч метров. Летчики, например, уже на такой высоте надевают кислородные маски. Но все же мы скручиваем одну папироску и молча курим. У самых

26

■