Вокруг света 1964-06, страница 45

июня по сентябрь. Жители Королевства Бурунди разбивают весь год на четыре отрезка времени: январь и февраль занимает «малый сухой сезон», март, апрель и май составляют «большой сезон дождей», с октября по декабрь длится «малый сезон дождей». В дни «большого сухого» сам бог велел совершать большие поездки. Это не то что в ливень, когда горные капризные дороги Бурунди напоминают подкрашенное тесто маниока в корыте африканской хозяйки, когда сносит мосты и переправы, когда одно лишь упоминание о поездке куда-либо может поставить вас в разряд людей с не совсем нормальной психикой.

Эвкалипты вдоль дороги прикидывались бедными: на их высоких стройных стволах болтаются лохмотья коры. Тонкие листочки выставили ребрышки под солнечные лучи. Словно нет никакой кроны — в воздухе видишь не листву, а брызги зе

лени. Голубой эвкалипт кезысок, но выглядит ладно. Его голубые ветви стелются по горам Бурунди. Но эта горная лесистая страна не имеет своего строительного леса: он вырублен. Лес отступает с вершин, становится все реже, превращается в кустарник. Лучшие земли облюбованы западными плантаторами под участки хлопка, пиретрума, хины, бананов, чая, кофе. Они тормошат землю, трясут, как обессилевшего батрака, требуют все большего! Заметно лысеющие и выветривающиеся земли и послужили, надо думать, основой для возникновения теории об «умирающей земле Африки». Не хотят понять сторонники подобных «теорий», что в умирающую можно превратить любую самую плодородную землю!

Рядом с европейскими квадратиками на африканской земле соседствует иной мир, существует другая жизнь со своими законами и поня

тиями. Бурунди и Руанда — страны в основном пастушеские. Еще совсем недавно здесь вся жизнь регламентировалась законами убугабира — договора о пастушеской зависимости. Убугабир представлял собой сделку между владельцем и пастухом. Пастух имел только «право на молоко», как говорили в народе. Иными словами, крестьянин пас стадо и пользовался молоком, а распоряжался живностью хозяин. Да и феодал здесь почти не имеет пахотной земли, его положение в обществе определяется количеством скота и числом пастухов, стерегущих стада. Наемный пастух не знает, как держать мотыгу, как обработать грядку. Руки его привыкли к пастушескому посоху.

Четыре века просуществовал убугабир — система феодальной эксплуатации — и был ликвидирован только в 1955 году! Но феодальные отношения живы и по сей день.

Мой рассказ предназначен для городского жителя, который этим летом не может уехать за город. Когда он прочтет его, он будет хихикать злорадно, думая о несчастных людях, поехавших провести отпуск в лесу, и направится в кино, полный любви к Торонто. В Торонто комаров почти нет.

Мы были в лесу. Мы поставили палатку в такой глуши, что там не было даже эха. Оно умерло бы там от одиночества.

Первую ночь мы провели отлично. Дул северный ветер, было холодно, и мы спали, как колоды. Кругом не было ни одного комара.

На следующий вечер теплый южный ветерок стал нагонять в сумерках тучи комаров с соседнего болота. Вы не поймете этого, если никогда не видели. Совсем как тучи пыли. Только это комары.

Мы забрались в палатку и затянули сеткой вход. Скоро комар укусил меня в нос. Я убил его, но вместо него появился другой. Тэд зажег свечу и принялся уничтожать в палатке комаров. Перебив их, мы легли спать, но тут послышался знакомый писк, и еше одно жало вонзилось мне в лицо.

Комары проникали сквозь сетку легко, как будто это решетка птичьей клетки. Мы намазались мелиссо-вым маслом и смогли немного поспать. Но какой это был сон, если тысячи зудящих, кусающих, назойливых насекомых садятся на ваше лицо, как только вы его высунете из-под одеяла, и уголяют свой голод, вонзая жала.

На следующий вечер я вернулся промокший и усталый после целого дня уженья на мушку и, вытряхивая добычу из мешка, заметил виноватое выражение на лице Тэда.

— Что... Что ты сделал? — пролепетал я, ошеломленный.

— Я хотел вытащить застрявшую пробку, и она проскочила внутрь. Потом я поставил бутылку на землю и нечаянно опрокинул.

Тут я понял, как чувствовал себя Наполеон на острове Святой Елены, и Цезарь, когда Брут втыкал в него нож, и пташка, не сумевшая найти ни одного зернышка для голодного птенца.

Мы приехали сюда на две недели. Мы были в двадцати шести милях от ближайшего поселка. У нашей

сетки были настолько большие ячейки, что каждый комар мог действовать не менее активно, чем ирландский террорист. И, как назло, Тэд разлил комариную жидкость...

Как раз в это время с юга над болотом потянул теплый ветерок на возвышенность, к нашей стоянке. Зоркий наблюдатель мог бы заметить что-то похожее на пыльное облако. Скоро я почувствовал комаров

Мы разложили два дымных костра и уселись между ними. Комары густо окружили нас и временами прорывались сквозь дым.

Мы разложили четыре костра и сели посредине. Комары проникали в просветы между клубами дыма. Мы были точно окорока в коптильне. Я сказал об этом Тэду.

— Да, — согласился он.

Я стал утешать его:

— А что, если бы комары были величиной с ворону? Что случилось бы с нами тогда?

Он ничего не ответил.

— А что, если бы они ели рыбу? В речке ничего бы не осталось.

Он молчал.

— Мы еще за многое должны благодарить судьбу.

— Заткнись! — сказал он грубо.

Мы решили продержаться две недели, но временами нас охватывало отчаяние.

Тэд сказал, что, если долго питаться моей стряпней, мы станем ядовитыми для комаров. . Я ответил, что он и так, наверно, ядовит для них.

Он сказал:

— Это ты купил такую хорошую сетку.

Я спросил:

— А кто пролил жидкость?

Он запустил в меня оладьей.

Через несколько дней подул северный ветер. Комаров не стало.

Тэд похвалил меня, назвал хорошим поваром.

Я сказал, что он, наверно, избавился от злой мухи, которая кусала его.

Мораль? Нам следовало захватить марлю, а не эту ставшую нынче модной комариную сетку. И взять с собой две бутылки комариной жидкости. А еще лучше — три!

39