Вокруг света 1964-06, страница 54

®етер. Он резок и сух, этот ветер. Он уже пахнет зимой — мерзлой хвоей, тревогами и бездорожьем.

От реки поднимается острый, знобящий запах стылой воды.

И в эту воду, густую и мутную, схваченную мельчайшей беловатой рябью, напряженно вглядывается капитан.

В капитанской рубке тесно. Пахнет сыростью и мазутом. В углу, в люке машинного отделения, посвистывает механик. Возится там и гремит в полутьме. Время от времени он поднимается из люка — взъерошенный и чумазый. Спрашивает осторожно:

— Ковыляем?

— Ковыляем, — соглашается капитан.

— Может, подбавить оборотов?

— Нельзя, — строго говорит капитан. — Сам знаешь, какой здесь фарватер: наносы, плавник, отмели... Чистая погибель. Вот погоди, выберемся на быстрину...

Сухощавый и беловолосый, он стоит, положив на штурвал большие спокойные свои руки. Фуражка сбита на затылок. К губе прилип окурок. В светлых глазах отражается зеленоватая рябь воды.

— Н-да... Отмели, — протяжно говорит механик. — Да. Это, друг, тебе не Волга ..

И оба затихают на мгновение — вспоминают свое, далекое: волжские омуты и затоны, голоса пароходов в ночи, пыльные предместья Горького. Оба они — капитан Владимир Малков и механик Борис Анушанов — коренные волжане. Там они выросли и окончили курсы судоводителей и потом ходили вместе по шумной и веселой реке. И однажды — уехали. На север. В глушь. В неуютный край! Бросили обжитые места, отреклись от покоя.

«Да, конечно, Конда не Волга, — неторопливо думает Малков. — Там что! Там, на юге, не работа, а забава одна... Сибирь — страна серьезная! Реки здесь, ой-ой, мутны, переменчивы, коварны...»

Осторожно пробирается вверх по течению самоходка. С Кондой шутки плохи. Она лежит в туманных, илистых берегах. Здесь за каждым поворотом таится опасность — заторы, внезапные и странные разливы — «туманы», как называют их в здешних краях.

Это последний рейс. Не сегодня-завтра река встанет, замрет до весны. «Кайра» уйдет в затон. Но и зимой — в мороз и темень — пролягут сквозь тайгу нелегкие маршруты сейсмографов. Они всегда впереди. Они авангард нефтеразведки!

Вслед за ними движутся бурильные партии: это уже многолюдные, надолго оседающие хозяйства. С каждым днем все больше станозится в тайге таких поселений. Повсюду — на речных побережьях, в болотах и тенистых падях — грохочут буровые вышки. Они растут над глухоманью. Меняют географию эпохи.

Старший бурильщик Анатолий Жилин сидел, расставив ноги в широченных резиновых ботфортах, грузной своей спиной привалясь к дощатой стенке балка.

Балок — походный четырехместный дом на полозьях — был прокурен и набит битком. Здесь отдыхает, готовясь к смене, комсомольская вахта Жилина.

В углу, у печки, громыхал чайником Толя Бусыгин — темноволосый, с блестящим юношеским румянцем; налаживал ужин... Рядом с ним примостился Ахмет

Алиев — поджарый и бронзовый, в распахнутом ватнике.

— Вот ты, Ахмет, скажи, — повернулся к нему Жилин, — ты ведь сам из Баку...

— Э, какой разговор! — Ахмет пожал плечом. Горячие глаза его сузились в улыбке. — Тюменская нефть — мировая нефть!

— Это уж верно, — отозвался сверху Александр Гилев. — Уж это так! — Он лежал на нарах, читал книгу. Были видны потрепанный переплет, широкие, в синих прожилках руки, желтоватая спутанная прядь на лбу. Он потянулся — сильно, до хруста, сказал, свесив голову:

— Я в земле шестнадцатый год ковыряюсь. Ничего подобного не встречал! Ведь это черт знает что такое: не нефть, так газ, не газ, так минеральный источник! Вот я тут в книжке вычитал: землю, мол, по-настоящему любит и понимает только крестьянин. Не знаю, не знаю... Горняк, он тоже землю любит. И понимает — будь здоров! Только по-своему. Я вот по здешней тайге хожу, по мху по этому, по кочкам, и чувствую: по золоту хожу!

— Золото. Да-да... — негромко сказал бригадир. — Помню, мы с папаней как-то заспорили...

Крепкое, скуластое, прокаленное ветрами лицо Жилина вдруг помягчело странно; где-то в глубине его глаз — маленьких и острых — затеплился тихий свет.

48