Вокруг света 1964-06, страница 55

— Мы родом с Алдана. Папаша у меня крутой. Всю жизнь старателем работал, золотишко мыл. Ну ладно. Приезжаю, значит, в отпуск после училища. Конечно, налили по стопке, разговорились... «Какая, — спрашивает, — теперь твоя специальность?» — «Бурильщик, — объясняю, — изыскатель...» — «Что же ты, — говорит, — ищешь?» — «Нефть», — отвечаю. «Ах ты, — говорит, — такой эдакий! От рук отбился, пустяками занялся, старательское наше исконное дело променял. Искал бы, — говорит, — металл какой или, на худой конец, камень. А тут — нефть...» Ну, я, конечно, рассказал, зачем она, и что из нее добывают, и какая непомерная нынче цена этому «черному золоту». На том и порешили. «Значит, золото?» — спрашивает старик. «Золото», — отвечаю. «А не врешь?» — «Нет», — говорю. «Ну, коли золото — ладно!»

Внезапно Жилин поднялся, посмотрел на часы, сказал разминаясь:

— Пора!

Я смотрел на ребят, на лица и руки их и вспоминал все свои старые поездки и давние встречи. Где бы я ни был — на новостройках, в изыскательских партиях, — всюду замечал я высокую рабочую преданность своему ремеслу и зрелое понимание его. Нет, эти ребята не просто выполняют заданный урок: они преобразуют землю... И сейчас, уходя на вахту, в ночь, они думают о «черном золоте». Они знают цену нефти. Они знают — это не только горючее. Это еще и химия. Богатейшее химическое сырье, так необходимое стране сегодня. Они думают о завтрашнем дне.

Нефть называют иногда «кровью земли». Что ж, это верно. Она питает все огромное и слаженное хозяйство страны. Она, эта вязкая кровь, нужна химии — десяткам самых различных ее отраслей. И это особенно важно, потому что химия — промышленность большого будущего!

Тьма клубится над тайгой. Беловатый туман накатывается с реки. Ночь... Но буровая не затихает ни на минуту. Рокочет и содрогается дизель. Позвякивает «инструмент» — наращивается, уходит в почву, вгрызается в глубинные пласты.

8

— Весь север нашей области — единый гигантский нефтяной резервуар... Во всяком случае, я в это верю.

Начальник Шаимской экспедиции Иван Федорович Морозов стоит над разостланной картой — крупный, лобастый, в просторном пиджаке.

— Поиск продолжается! — говорит он, нацеливаясь на карту карандашом.

Морозов взмахивает рукой. Я слежу за карандашом: он отточен. Тончайшее его острие проводит на карте штришок — крохотный, не более миллиметра.

Где-то здесь, в синей сетке речушек и зыбких пятнах болот, пробирается партия сейсморазведчиков: исследует новый профиль. Всего лишь один крохотный штришок! Но это в условных масштабах карты. А на деле каждый такой прочерк оборачивается ветрами и бездорожьем, превращается в нелегкий, исполненный предельного напряжения маршрут.

...Тракторист Муслим Саламов спешил: он вел колонну. Зимний световой день недолог в здешних широтах. Тракторист спешил закончить работу до темноты. Он выруливал на край болота — к осиновой рощице. Оглушенный грохотом мотора, он не сразу услышал беду;

Он почуял только, что задняя часть машины вдруг просела, и потом уловил характерное потрескивание льда и тогда все сразу понял — ощутил щемящий холодок тревоги... Мгновенно переключил мотор. Но было уже поздно.

Кренясь и воя, машина уходила в полынью... Тракторист выскочил в какую-то долю секунды до того, как вдавилась в лед кабина.

Неторопливо и властно делала свое дело трясина. Она не спешила. Казалось, она забавляется бессилием людей. У нее было по меньшей мере два союзника: лед — непрочный и скользкий — и свирепая стужа,

Неизвестно, кто первым подошел к полынье, молча сбросил и расстелил свой ватник. Может быть, это был Семен Хохлов, или Иван Зеленский, или молодые, недавно прибызшие сейсмографы — Наташа и Коля... Их было много, и все они разом поспешили сюда и несколько часов трудились отчаянно и упрямо.

По пояс окунаясь в ледяную, гиблую жижу, они старались подвести под трактор металлический трос. Сменившихся тут же вели к костру — растирали, переодевали в сухое.

Нет, стужа, союзница болота, не смогла погасить азарт и ярость людей.

Она давно таилась в кустарниках и распадках — накапливалась там, медленно густела и, окрепнув, обрушилась на людей. Она легла непроницаемо и тяжело. Но люди уже сделали свое. Трос был подведен. Взревели моторы. Четыре уцелевшие машины соединились и рванули одновременно.

Сгрудившись и почти не дыша, люди слушали темноту. Они были слепы. Только тени и шорохи двигались в ночи — одни только звуки: трудное дыхание моторов, скрежет буксующих гусениц, перезвон лопающихся льдин.

— Трос! Гляди, Коля, трос!

Это крикнула Наташа. Она захлебывалась, и голос ее звучал высоко и ломко.

— Глядите!

И тогда все увидели: между полыньей и угловатыми глыбами тракторов обозначилась тоненькая багровая полоска. Она пронизывала мглу, слабо дрожала, и все светлей и пронзительней становился ее цвет. Потом она побелела. Стремительно напряглась. И вдруг погасла.

Послышался низкий вибрирующий гул, словно лопнула басовая струна.

Несколько раз, накаляясь, рвался металлический трос: не выдерживал чудовищного напряжения. Люди решили: надо осветить местность кострами, расширить полынью взрывами.

Снова раздевались и лезли в воду разведчики. И потом второпях отогревались у костров. И опять шли на подмогу товарищам. А утром по рации было доложено Морозову:

«Ночью случилось небольшое ЧП. Провалился в болото трактор... Ничего! Вытащили! Профиль на заданном участке пройден. Идем дальше».

И опять острие карандаша проводит на карте штришок. Крохотный штришок — новый участок поиска, новые пути тюменских комсомольцев, пути героев сибирской нефти!

* * *

И вот опять я в кондинском таежном аэропорту! Тут все та же деловая дорожная суета — встречи и прощания... И мне пора прощаться. И пока на взлетном поле самолет прогревает моторы, я подхожу к фасаду — к знакомой, испещренной многими надписями стене.

К ней уже прикоснулось время: новые даты и имена пестрят над тесовым крылечком.

И неожиданно для себя я торопливо расписываюсь. И ставлю дату. Конечно, через день-другой подпись моя исчезнет, ее заменят новые имена. И все же я твердо знаю: теперь я тоже причастен к таежной нефти, приобщен к этим делам, заботам и судьбам.

Я все равно сюда вернусь. Теперь мне никуда не деться от тюменской земли. Когда-нибудь она приснится мне и позовет в дорргу, и я увижу снова эти пустынные пейзажи, эту нефть и этих людей. Непременно увижу!

...Стремительно и косо полетел горизонт за окном кабины — качнулся и ухнул вниз.

Там, внизу, словно карта на столе у Морозова, развернулась кондинская тайга — дымная, в частой сеточке рек и зыбких пятнах болот. Где-то там в этот час бредут изыскатели.

Застывают и вязнут в трясине и все равно упорно идут сквозь снег — молодые, влюбленные в эту суровую землю...

4 «Вокруг света» № 6

49