Вокруг света 1964-09, страница 51

Он долго находился на границе между жизнью и смертью, но дни шли, и наступил явный перелом. Миновал кризис, и спустя некоторое время он был совершенно здоров, жизнерадостен и бодр. Это был редкий, может быть, единственный из известных случаев, когда австралийский абориген остался в живых после того, когда на него навели кость.

...Я сидел задумавшись, повсюду под деревьями мне мерещились таинственные тени. Джонни умолк и погрузился в раздумья. Он сидел на корточках, тяжело опустив голову между коленями, глядя на причудливые языки пламени. На земле вокруг нас лежали, свернувшись, люди и собаки; они спали, громко храпя, придвинувшись поближе к огню. И они могли спать совершенно спокойно, потому что, как сказал Джонни, смерть от наведенной кости настигает только преступника.

ПЛЯСКИ ПОД МУЗЫКУ ДЕРЕВЯННОГО ТРОМБОНА

Мы идем вперед по прохладным, пестрым залем первобытного леса. Нас приятно ласкает ветер, раскачивающий роскошные веера пальм. Маленькие австралийцы с блаженным видом лижут только что найденные соты с темным медом. От плесени и перегноя пахнет склепом, кое-где на прогалины, словно косой дождь, падают солнечные лучи, и большие красныз бабочки скользят по ним, точно по льду.

К вечеру лес неожиданно расступается перед неведомой фантастической страной. Тропа привела нас в «страну чудес маленькой Алисы», где сооружения термитов поднимаются из земли, подобно сказочным кексам. Они напоминают то гигантские головки сахара, то высокие торты, испеченные австралийским солнцем и раскрашенные естественными красками земли в серый и охристый цвета. Некоторые термитники достигают в высоту четырех-пяти, а то и шести метров. Другие поднимаются над землей ровно настолько, что мы все время рискуем споткнуться о них.

Взбираемся на вершину небольшого холма, « носильщики неожиданно сбрасывают свою ношу. Здесь проходит граница владений племени бурай, и мы нарушим этикет и дипломатию джунглей, если пойдем дальше, не предупредив о своем прибытии.

Один из носильщиков идет за травой для сигнального костра. Вскоре он возвращается, сгибаясь под охапкой сухой соломы. Он складывает солому с подветренной стороны термитника и поджигает ее.

Внизу, словно наскальное изображение с грубо высеченными контурами гор и глубокими трещинами долин, лежит Арнхемленд. Вокруг меня стоят тонкие, длинноногие фигуры с копьями, торчащими во все стороны, смотрят на дым, который поднимается над землей тяжелым серым столбом. Они то накрывают огонь циновкой, то открывают его, и к небу взлетают большие круглые подушки дыма — азбука каменного века.

Уже темнеет, когда мы спускаемся к реке, где расположена стоянка племени бурай. Лягушки и цикады шумят в зарослях кустарника, и на далекое расстояние разносятся глухие, вибрирующие звуки «дидь-еридоо» — большо/о деревянного тромбона, сзывающего на пляски джунглей

Широкая, хорошо утоптанная и выровненная сотнями босых ног тропинка ведет к месту стоянки. Мы идем медленно, часто останавливаемся, прислушиваемся, и мои спутники кажутся мне очень нерешительными. 8 чем дело?!

Вдруг на повороте тропинки, точно из-под земли, вырастают две молчаливые темные фигуры. Они неподвижны как статуи, но когда мы приближаемся к ним, они медленно опускают перед нами свои широкие лопатообразные копья и загораживают дорогу. Их гела выкрашены е красный цвет, руки украшены перьями, а лица, вымазанные белой глиной, похожи на страшные черепа.

Мы почтительно останавливаемся на расстоянии десяти шагов. Бунда-Бунда кричит приветствие, и люди с копьями отвечают ему длинным, трескучим потоком слов, который Джонни шепотом переводит мне.

У племени бурай сейчас «корробори» — праздник с плясками, и эти две пестрые фигуры стоят здесь на посту. Их лбы нахмурены, взгляды решительны, и нет никакого сомнения, что их длинные острые копья могут проколоть легкое или вспороть брюхо так же просто, как наши штыки. Но они не рассчитывали встретить здесь чужестранца., и когда я с невозмутимым видом появляюсь перед этими черепообразными ликами, как будто ни на секунду не сомневаясь, что они пропустят меня дальше, они нерешительно поднимают копья и открывают нам путь.

И мы попадаем прямо на спектакль классических джунггой. На поляне пылает костер, поднимая упрямые желтые языки пламени в темное ночное небо. В блеске костра трубит, стучит и гудит необычный оркестр перед еще более необычными зрителями — по-лоудетыми мужчинами и женщинами. Их украшения похожи на фантастическую карамель «раковые шейки», слепленные из глины и сока растений. Отсветы пламени и экстаз сверкают в глубоких щелях глаз — зрители очарованы манипуляциями маленького жилистого коричневого человека, стоящего в центре круга. Он извлекает воющие, глухо булькающие звуки из деревянной дудки толщиной в водосточную трубу. Его щеки раздуты, как щеки трубящего ангела, и время от времени он затихает, точно берет разбег перед очередным соло, состоящим из глухих перекатов.

Австралийский абориген не обладает дерзкой, жизнеутверждающей чувственностью жителя Африки. Его темперамент более мрачен, взгляд его глаз с белками, испещренными желтыми прожилками, глубок и проникновенен, и м/зыка его полна самого черного минора. Она нисколько не похожа на грохочущие, возбуждающие барабанные ритмы, и здесь нет толстых, блестящих от пота девушек, которые приглашают мужчин на танцы и брачные игры.

Здесь, на затерянных полянах, звучит грустная колдовская музыка — глухое адское мычание тромбона; визгливая, ойкающая песня, поднимающаяся из кольца косматых фигур. Иногда в круг выскакивает группа охотников и исполняет танец прыгающих кенгуру, заклиная будущую добычу. Или несколько робкоглазых фей выстраиваются, грациозно покачивая бедрами в танце «какаду». И час за часом взлетают маленькие неутомимые дирижерские палочки; растут в темноте, то понижаясь, то повышаясь, голоса, сливаясь в могучий хор грозных криков.

Желтая ритуальная хохочущая маска месяца висит над лесом. Большая рыба или крокодил плещется в реке. Ночь прохладна и сыра, и туман, словно водяной дух Буньип, скользит с реки, чтобы принять участие в этом празднике. Круг сидящих на корточках обитателей леса придвигается поближе к огню, они ежатся и обхватывают себя руками, похожие на всклокоченных троллей. И всю ночь звучит необычная музыка, полная колдовской, гипнотизирующей силы, которая очаровывает и завлекает человека в этот круг поющих и раскачивающихся существ.

Но «горе тому, кто дал заманить себя», и «горе тому, кто увидел, как тролли танцуют в лунном свете», — говорит народное шведское предание, потому что «он ослепнет и потеряет свою душу»! И я уже чувствую, ка« у меня тяжелеют веки, как стучит в висках кровь, мне становится холодно, и я ложусь навзничь на траву. Ноги у меня распухли и ноют после долгого дневного марша, я закутываюсь в сетку от москитов, словно в одеяло, и последнее, что я слышу, это постукивание дирижерских палочек и воющий лай сказочных собак, затеявших в кустах драку.

Я засыпаю и вижу беспокойные сны, в которых пляшут длинноволосые лесные духи, выкрашенные в красный цвет; слышу их голоса, постепенно глохнущие в тумане сна...

Перевод со шведского J1. ГОРЛИНОЙ

45