Вокруг света 1964-12, страница 51

ливается такси, выходящий кидает монетку — такси взято коллективно, остальные поехали дальше, к своим присутственным местам.

Трое отлично одетых разговаривают покуривая. Подкатывает великолепная, американской марки машина. Один из троих смотрит на часы и цедит несколько резких слов шоферу. Тот опоздал. Время делового человека дорого. Что такое? Шофер возражает, оправдывается? Два крикливых голоса оглашают улицу. Затем деловой человек вкатывает шоферу оплеуху. Двое других беседуют между собой. Все утихло. Шофер вник в свои ошибки. Деловой человек открывает дверцу заднего сиденья...

Голубоватой махиной высится отель Хилтон, чуть выгнутый, с шапочкой-надстройкой в центре крыши, видимый за десятки километров и сам видящий все — и город, и Босфор, и Ускюдар на азиатской стороне. К нему ведет своя улица; перед ним чистое пространство. В нижнем этаже византийский и турецкий стиль — экзотика и дань месту. Продажа раритетов. Зимние сады. Бассейны и площадки для гольфа. Бесшумная, многочисленная, вышколенная прислуга предупреждает желания постояльцев. Особый мир, как бы парящий над окружающими: разве это не стоит нескольких десятков долларов в сутки за номер в отеле Хилтон?

А в Афинах я снова видел здание-махину, голубоватое, чуть выгнутое, с шапочкой-нашлепкой на крыше. Ну как же не узнать его? Отель Хилтон! Кто же такой вездесущий Хилтон, воздвигший по одному, своему, образцу отели во множестве столиц? Стар, молод? Угрюмый сидень или веселый, любознательный попрыгунчик? Да и двуног ли он, как мы, грешные, или кибернетический мозг венчает туловище из пластиков и легких сплавов?..

Какой шум и гвалт, какая толчея и перебранка в узких проулках, какие лавочки, муши-тартальщики с ношами на голове, лошади, ослы и машины, такси, множество такси, жаждущих клиентов! Пробки машин! Застывшие автомобильные очереди.

Нетерпеливо выстроились в затылок стамбульские такси. Седоки посильно помогают водителям взять верх в состязании голосовых связок.

Поехали наконец! Что там такое? Выкатывают громадный ковер, раскатывают по мостовой — мы катим по ковру. Королевские почести?! Да нет, мы просто колесами выбиваем ковер. Даровые выбивальщики!

Разве расслышишь в этой суете возгласы с минарета, призывы к намазу?

Кстати, и празднуется не классическая мусульманская пятница, а общеевропейское воскресенье.

— В Турции нет неверующих! — объявляет наш гид, вполне современная молодая женщина. Только что очень толково, с эрудицией подлинного искусствоведа она показывала Айя-Софию и Голубую мечеть. Но вот прочесть надписи на восьми округлых, высоко прибитых щитах она не может. Имена бога? Изречения из корана?

— Молодое поколение, — говорит она, — больше не читает по-арабски.

Голубая мечеть пуста. Вернее, в ней только такие же любопытствующие, как мы. Туристы. Она прекрасна. Отблески с голубого фаянса ложатся на стены. Кажется, в украшениях нигде не повторяются мотивы. Сосчитано, что их 20 тысяч: нужна была сверхчеловеческая фантазия. Свет льется в просторные окна — светло и празднично. Великолепны витражи.

Ярче, богаче всех Голубая мечеть. Почему же в соседнем храме Софии просто теряешь дар речи? Почему важнее даже не слушать объяснения, а смотреть, смотреть, нет, больше, чем смотреть: за наружной желтоватой стеной просто очутиться в коленчатой громаде пустого, бедного, будто грубо вырубленного коридора, где высоко над людьми своей жизнью живут голуби и гулкое эхо, а затем — ощутить себя в исполинском, необычайном проеме...

Есть здания, их мало, считанное число, «здания тысячелетий», и среди них Айя-София. Не умея повторить, их долго считали «чудесами света».

При Константине построили первую Софию. Полвека спустя пожар уничтожил ее. По велению Феодосия восстановили. И снова она горит — во время великого восстания «Ника». В крови тридцати пяти тысяч уничтоженных, зарезанных прямо на ипподроме Юстиниан утопил революцию плебса. И два архитектора, Анфимий из Тралл и Исидор Милетский, за пять лет, с 532 года по 537 (невероятный по краткости срок), воздвигли третью Софию.

Еще вынесла она пожары, землетрясения. С детства помню в тесно заставленной комнате деда старинную, выцветшую, наивную и страшную, с падающими со стен окровавленными людьми картину «Падение Константинополя». И рассказ о том, как въехал на коне в Софию и навсегда оставил кровавый отпечаток руки Завоеватель.

...Бронзовый дельфин и трезубец сохранились от первой константиновской Софии.

Сейчас здесь музей: так распорядился Ататюрк в конце жизни.

Расчищаются византийские мозаики. Сумрак и волны света, парящий купол кажется небом над тем грандиозным, могучим, ощутимо-единым, что сейчас окружило тебя, сделало своей частицей и чему ты не находишь названия. Беспредельный зал? Площадь под крышей? Стены, грани здания как бы отходят, растворяются в полумраке за рядами колонн; ниши, полукупола раздвигают простор — и все это подчинено одному: светоносному парению купола.

Когда-то здесь был розоватый и сизый мрамор. Его сравнивали с «цветущими лугами». Жилки напоминали о морской волне.

А сейчас — голизна. И странны, жутковаты изображения прикрывшихся шестью крыльями серафимов — удлиненные комки перьев на угловых «парусах», которыми купол нисходит к пространству под ним...

...На этом мысу была некогда сердцевина Византии — обелиск с начерченными знаками птиц, насекомых, глаз, выбитыми овалами, — знаков не понимал никто. Обелиск вывез Феодосий из еще более древнего, чуждого египетского мира.

Остатки дворца Юстиниана темно-буры, ничем не поражают.

Во рвах византийских крепостных стен — огороды, кочаны капусты под нежарким солнцем.

А за Золотым Рогом, в новом городе — султанский дворец Долма-Бахча, где мрамор и яшма, ковры и балдахины, столик, подаренный Наполеоном с эмалевой миниатюрой — император в окружении женщин, автограф русского великого князя и простой цементированный пол. В Долма-Бахче все часы остановлены на пяти минутах десятого: время, когда здесь 10 ноября 1938 года остановилось сердце Кемаля Ататюрка.

...Сколько деревянных домов, ветхого камня, дряхлого кирпича в паутинной путанице переулков! Искрошенные стены карабкаются по семи холмам. Истлевая, сами уходят в древность... Кусты гнездятся на них космами висячих садов.

Родиться у их подножья. Детство в кишении толпы, выкриках, маслянистых запахах, перестуках кузнецов и чеканщиков. Повезет — и сам заработаешь монетку; потом встанешь подле горна, лотка с зеленью или пахучей рыбой. Вскинешь на плечи тюк, корзину, ящик, на ходу жуя лепешку. И, не унывая, пронзительнее всех потребуешь дороги у встречных, у мулов и осликов, у верениц порожних такси. Как-нибудь сбежишь к Долма-Бахче и оттуда, где под ногами то вспухает, то опадает зелено-синий Босфор, увидишь город, вползающий на холмы, высокий город, белизну, сияние куполов, многоцветный ковер, накинутый на высокие горбы земли, прошитый строчками стоглазых громад в самой вершине.

45