Вокруг света 1966-06, страница 56

исключить, она не представляет интереса, это люди искусства. Я, конечно, не хочу сказать ничего плохого о Краусхар-Рафаэли — он иностранец; я говорю о наших соотечественниках. Они либо пишут пьесы о битве при Моргартене и о Никлаусе Мануэле, либо рисуют горы. Второй раздел — промышленники. Посмотри-ка, все это громкие имена, их носят люди, которых я считаю лучшими представителями швейцарского общества. Я говорю это совершенно открыто, хотя моя бабушка с материнской стороны происходила из крестьян.

— А третий раздел? — спросил Лютц, потому что национальный советник вдруг снова замолчал, явно для того, чтобы вызвать у следователя беспокойство.

— Именно третий раздел, — продолжал, наконец, фон Швенди, — делает этот случай таким неприятным для тебя, и — я признаю это — для капитанов промышленности тоже; теперь я должен перейти к вопросам, которые, в сущности, должны храниться от полиции в строжайшей тайне. Но так как вы не могли отказать себе в удовольствии выследить Гастмана и так как выяснилась еще и такая неприятная подробность, что Шмид ездил в Лам-буэн, капитаны промышленности вынуждены были уполномочить меня дать полиции некоторую информацию в той мере, в какой это необходимо для дела Шмида Вся эта история очень неприятна для обеих сторон: для нас — потому что мы должны предавать огласке политические акции первостепенной важности, для вас — потому что ваша власть над людьми швейцарской и не швейцарской национальности в этой стране не распространяется на лиц, стоящих в третьем разделе этого списка.

— Не понимаю ни одного твоего слова, — сказал Лютц.

— А ты вообще никогда ничего не понимал в политике, милый Люциус, — возразил фон Швенди. — В третьем разделе списка значатся сотрудники одного иностранного посольства, которое заинтересовано в том, чтобы его не упоминали в связи с определенной группой промышленников.

Теперь Лютц понял национального советника, и в кабинете следователя надолго воцарилась тишина. Зазвонил телефон. Лютц снял трубку и крикнул: «Идет заседание, звоните позже».

Наконец он произнес:

— Насколько мне известно, сейчас с этой державой ведутся переговоры о новом торговом соглашении.

— Ведутся, — ответил полковник, — надо же и дипломатам чем-нибудь заниматься. Но, кроме того, ведутся еще и неофициальные переговоры — в Лам-буэне. Видишь ли, современная индустрия иногда занимается делами, в которые государство не должно вмешиваться.

— Конечно, — согласился запуганный Лютц.

— Конечно, — повторил фон Швенди. — И при этих-то секретных переговорах тайно, под чужим именем, присутствовал лейтенант городской полиции Берна Ульрих Шмид, ныне, к сожалению, покойный.

Следователь снова смущенно замолчал, и фон Швенди понял, что действовал правильно. Лютц был в таком замешательстве, что национальный советник мог делать с ним все, что хотел. Как часто бывает с ограниченными натурами, непредвиденный оборот, который приняло дело об убийстве Ульриха Шмида, привел чиновника в полное смятение: теперь его ничего не стоило заставить подчиниться любому давлению, пойти на любые уступки, пусть даже они

ставили под сомнение объективное расследование убийства.

Впрочем, он еще пытался сделать вид, что не понимает всей невыгодности своего положения.

— Милый Оскар, — сказал он. — По-моему, все это не так серьезно. Конечно, швейцарские промышленники имеют право вести частные переговоры с теми, кто в таких переговорах заинтересован, в том числе и с той державой. Этого я не оспариваю, и полиция в это не вмешивается. Шмид, повторяю, бывал у Гастмана как частное лицо, и за это я приношу свои извинения. Конечно, нехорошо, что он скрывал свое настоящее имя и профессию, хотя и понятно — его бы стесняло, если бы там знали, что он полицейский. Но ведь он не один бывал на этих приемах, дорогой национальный советник, туда еще ходили люди искусства...

— Ширма! Мы живем в культурном государстве, Лютц, и нам нужна реклама. Переговоры должны были храниться в тайне, а в таких случаях люди искусства удобнее всего. Общее веселье, сигары, женщины, все едят, пьют, разговаривают, людям искусства скучно, они держатся вместе, пьют и не замечают, что капиталисты и представители той державы тоже держатся вместе. Они и не хотят этого замечать, потому что их это не интересует. Люди искусства интересуются только искусством. Но если тут же сидит полицейский, он многое может узнать. Нет, Лютц, дело Шмида не так-то просто.

— К сожалению, я могу только повторить, что визиты Шмида к Гастману мне пока еще непонятны, — ответил Лютц.

— Если он приходил не по заданию полиции, то, значит, по заданию кого-то другого, — возразил фон Швенди. — Некоторым иностранным державам, милый Люциус, интересно знать, что происходит в Ламбуэне. Такова международная политика.

— Шмид не был шпионом.

— У нас есть все основания предполагать, что был. Для чести Швейцарии лучше, если бы он был шпионом, а не полицейским шпиком.

— Но он мертв, — вздохнул следователь; он дорого бы дал, чтобы иметь возможность расспросить самого Шмида.

— Это не наше дело, — заявил полковник. — Я не хочу ни на кого навлекать подозрения, но заинтересованной в сокрытии ламбуэнских переговоров может быть только та иностранная держава. У нас речь идет о деньгах, у них — о политических принципах. Нужно смотреть правде в глаза. Но принимать какие-нибудь меры в этом направлении полиция может только при чрезвычайных обстоятельствах.

Лютц встал и подошел к окну.

— Мне все еще непонятно, какую роль играет во всем этом твой клиент Гастман, — сказал он медленно.

Швенди, обмахиваясь своим списком, как веером, ответил:

— Гастман предоставлял капитанам промышленности и сотрудникам посольства свой дом для переговоров.

— Почему именно Гастман?

— Потому, что мой уважаемый клиент — человек достаточно крупного масштаба, — проворчал полковник. — Он много лет был послом и на этом посту приобрел доверие иностранной державы, а доверием промышленных воротил он пользуется как бывший председатель правления жестяного треста. К тому же он живет в Ламбуэне.

54