Вокруг света 1966-07, страница 67

— Мне приходится иметь дело с реальным Гаст-маном, — сказал после долгого молчания старик. — С человеком, живущим возле Ламлингена и устраивающим вечера, один из которых стоил жизни лейтенанту полиции. Я хотел бы знать, представляет ли портрет, нарисованный вами, этого реального Гастмана или же человека из ваших грез.

— Человека из грез, — сказал писатель.

Комиссар помолчал.

— Впрочем, я не могу сказать ничего определенного, — продолжал писатель, подходя к полицейским, чтобы проститься с ними, но подавая руку только Берлаху, только ему. — Я никогда не задумывался над этим. В конце концов изучение этого вопроса входит в обязанности полиции.

Оба полицейских вернулись к своей машине, сопровождаемые белой собачонкой, которая прямо-таки надрывалась от лая. Тшанц сел за руль.

— Не нравится мне этот писатель, — сказал он.

Берлах поправлял пальто на своем сиденье. Собачонка вскарабкалась на зеленую изгородь, продолжая звонко лаять.

— К Гастману? — спросил Тшанц, запуская мотор.

Старик отрицательно покачал головой.

— В Берн, — сказал он.

Сначала они ехали к Лигерцу, спускаясь к долине, которая открывалась перед ними во всем своем великолепии. Природа не поскупилась здесь ни на камень, ни ня землю, ни на воду. Машина шла в тени, но заходящее солнце еще освещало озеро, острова, холмы, предгорья, ледовые вершины на горизонте и чудовищные нагромождения облаков, плывущих по небесному морю. Вглядываясь в непрерывно меняющуюся картину поздней осени, старик думал: «Всегда одно и то же. Даже в своей переменчивости одно и то же». Дорога резко свернула в сторону. Под ними вертикальным выпуклым щитом вздымалось озеро. Тшанц затормозил машину и сказал возбужденно:

— Я хочу поговорить с вами, комиссар.

— О чем? — спросил старик, не отрывая глаза от скал.

— Мы должны заехать к Гастману, у нас ведь нет другого пути, этого требует логика. Прежде всего нужно допросить слуг.

Берлах откинулся на сиденье и некоторое время сидел так, поседевший, тщательно одетый, умудренный опытом человек, спокойно глядя на юношу холодными глазами.

— Не можем же мы все время поступать в соответствии с логикой, Тшанц, — наконец сказал он. — Лютц не хочет, чтобы мы ехали к Гастману. Это понятно: ведь ему пришлось передать дело федеральному прокурору. Подожди его решения. С иностранцами приходится быть деликатными.

Небрежный тон Берлаха привел Тшанца в бешенство.

— Это же сущая чепуха! — воскликнул он. — Из-за своих политических убеждений Лютц саботирует расследование. Фон Швенди — его друг и адвокат Гастмана; видимо, и он приложил руку к этому делу.

Лицо Берлаха оставалось невозмутимым.

— Хорошо, что мы одни, Тшанц, — сказал он. — Лютц несколько поторопился, но исходил он из самых лучших побуждений. Ниточка, за которую нам надо держаться, тянется к Шмиду, а не к Гастману.

Тшанц не отступал.

— Мы хотим знать правду, и только правду, — воскликнул он раздраженно.

— Верно, — ответил Берлах, но его голос был холоден и начисто лишен патетических нот. — Мы хотим знать правду о том, кто убил Шмида.

Молодой полицейский положил руку на левое плечо старика и сказал, вглядываясь в его непроницаемое лицо:

— Поэтому нам нужно пустить в ход все средства и, в частности, принять меры против Гастмана. В расследовании все должно быть учтено. Мы не можем все время поступать в соответствии с логикой, говорите вы. Это так, но в данном случае мы должны руководствоваться логикой. Нельзя оставлять Гастмана в стороне.

— Гастман не убийца, — сказал Берлах сухо.

— Не исключено, что именно Гастман подготовил это убийство, — ответил Тшанц. — Мы должны арестовать его слуг.

— Не вижу ни малейшего основания подозревать Гастмана в организации убийства, — сказал старик. — Преступника надо искать там, где можно увидеть мотивы, побудившие его совершить преступление...

— Писатель тоже считает Гастмана убийцей, — выкрикнул Тшанц.

— И ты тоже? — спросил Берлах выжидательно.

— И я, комиссар.

— Тогда ты один так думаешь, — констатировал Берлах. — Писатель считает его способным на любое преступление, а это большая разница. Писатель ничего не говорил о поступках Гастмана; он говорил лишь о том, на что способен Гастман.

Молодой полицейский окончательно потерял терпение. Он схватил старика за плечи и закричал:

— Годами я оставался в тени, комиссар. Всегда меня обходили, мной пренебрегали, помыкали, на меня смотрели, как на последнее дерьмо.

— Допускаю, что все это так, Тшанц, — спокойно ответил старик, глядя неподвижным взглядом в полное отчаяния лицо собеседника. — Ты годами стоял в тени того, кто был недавно убит.

— Только потому, что он учился в лучшей школе. Только потому, что он знал латынь.

— Ты несправедлив к нему, — ответил Берлах.— Шмид был талантливейшим криминалистом, которого я знал.

— А теперь, — снова закричал Тшанц, — когда у меня есть, наконец, эта возможность, все опять должно пойти насмарку, мой единственный шанс выбиться в люди должен лопнуть из-за этой дурацкой дипломатической игры. Только вы можете изменить ход событий, комиссар! Поговорите с Лют-цем, только вы можете убедить его дать мне возможность встретиться с Гастманом.

— Нет, Тшанц, — сказал Берлах, — я этого не могу.

Тшанц тряс его, как мальчишку, сжимал его плечи и кричал:

— Поговорите с Лютцем, поговорите!

Но старик упорствовал.

— Так не пойдет, Тшанц, — сказал он. — Я уже ничего не могу поделать. Я стар и болен. Мне нужен покой. Ты должен сам позаботиться о оебр.

— Хорошо, — сказал Тшанц, внезапно отпуская Берлаха и хватаясь за руль. Он был мертвенно бледен, его лицо подергивалось.

Они вновь поехали в направлении Лигерца.

— Ты провел отпуск в Гриндельвальде, прав

5 «Вокруг света» № 7

65