Вокруг света 1966-07, страница 72

Дорога вела в гору, она шла меж белых стен, вдоль виноградников, Тшанц поднимался все выше, спокойно, медленно и непоколебимо, держа правую руку в кармане пальто. Иногда ему перебегала дорогу ящерица. Он оставил позади виноградники и вошел в лес. Стало прохладнее. Между стволами деревьев просвечивали белые известняковые скалы. Он поднимался все выше, ступая тем же размеренным шагом, и вот, наконец, перед ним открылось поле. Дорога стала более пологой. Он миновал кладбище — прямоугольник, охваченный серой стеной с широко открытыми воротами. По дорожкам ходили одетые в черное женщины, сгорбленный старик у ворот посмотрел на прохожего.

Тшанц дошел до Преля, миновал отель «Верен» и повернул к Ламбуэну. Воздух над долиной был неподвижен; не парило Все предметы, даже самые отдаленные, казались даже слишком отчетливыми.

На вершинах горного хребта лежал снег, в светло-коричневый тон долины вклинивались белый цвет стен, красный — крыш и черный — вспаханных полос на полях. Тшанц размеренно шагал вперед. Солнце светило ему в спину, его собственная тень ложилась ему под ноги. Теперь дорога спускалась под гору, Где-то залаяла собака, потом она подбежала к прохожему, принюхалась и убежала прочь. Тшанц двигался дальше, все время держась правой стороны дороги, не ускоряя и не замедляя шаг, — все ближе к дому среди голых тополей, одиноко высившемуся в коричневом поле. Ботинки Тшанца утопали в теплой невспаханной почве, но он шел дальше. Наконец он достиг ворот. Они были открыты, и Тшанц вошел во двор. Здесь стоял американский автомобиль — Тшанц не обратил на него внимания. Он направился к входной двери. Она тоже была открыта. Он вошел в коридор, отворил вторую дверь и очутился в холле, занимавшем весь первый этаж. Тут он остановился. Из окна лился яркий свет. В пяти шагах перед Тшанцем стоял Гастман, а по обеим сторонам — его слуги, неподвижные и зловещие, как палачи. Все трое были в пальто, кругом валялись чемоданы, все было готово к отъезду.

Тшанц стоял молча.

— Так это вы, — сказал Гастман, глядя немного удивленно в спокойное, бледное лицо полицейского, дверь за которым все еще не была закрыта.

Потом Гастман засмеялся:

— Так вот что имел в виду старик! Недурно, совсем недурно.

Глаза Гастмана были широко открыты, и в них светилась какая-то потусторонняя веселость.

Спокойно и быстро, не говоря ни слова, один из палачей вынул из кармана револьвер и выстрелил. Тшанц почувствовал резкий удар в левое плечо; он вырвал из кармана правую руку и бросился на пол. Потом он трижды выстрелил в доносящийся из пустою, бесконечно длинного помещения смех Гастмана.

Из Ламбуэна приехал Шарнель — Тшанц вызвал его по телефону, из Тванна прибыл Клеыен, из Би-ля — оперативная группа. Тшанца нашли лежащим в крови возле трех трупов; вторая пуля попала ему в левую руку. Сражение, видимо, продолжалось недолго, но каждый из мертвых теперь людей успел выстрелить. У всех нашли оружие, один из слуг все еще сжимал в руке револьвер. Что произошло после' приезда Шарнеля, Тшанц не помнил. Он дважды терял сознание, пока его перевязывал невилльский врач; однако раны оказались не опасными. Потом

пришли жители деревни. Двор был полон, и полиции пришлось установить заграждение. Одной девушке все же удалось пробраться в дом, где она, громко плача, бросилась к Гастману. Это была кельнерша, невеста Шарнеля. Сам Шарнель находился здесь же, лицо его побагровело - от бешенства. Потом Тшанца пронесли сквозь испуганно шарахнувшуюся в стороны толпу крестьян к машине.

— Вот они все трое, — сказал на другое утро Лютц, указывая на мертвецов; в его голосе не было торжества, он говорил печально и устало.

Фон Швенди смущенно кивнул. Полковник приехал в Биль вместе с Лютцем по поручению своих клиентов. Они вошли в помещение, где лежали убитые. Сквозь маленькое решетчатое окно пробивался косой луч света. Лютц и полковник мерзли в легких пальто. У Лютца были красные глаза. Всю ночь он читал дневники Гастмана, которые были исписаны стенографическим письмом, с трудом поддающимся расшифровке.

— Разные людишки бессовестно используют наши круги в корыстных целях, — сказал советник. — Об этом можно только пожалеть.

— Никто ведь ни о чем не подозревал, — успокоительно сказал Лютц.

— А Шмид? — спросил советник, довольный, что припомнил это имя.

— Мы нашли у Гастмана папку, принадлежавшую Шмиду. В ней были сведения о Гастмане, о его жизни; о его преступном прошлом. Шмид хотел изобличить Гастмана. Он действовал как частное лицо. Это была ошибка, и он за нее поплатился; теперь ведь доказано, что Гастман велел убить Шмида. Шмид был убит из револьвера, который находился в руке слуги, застреленного Тшанцем. Это было сразу же установлено во время осмотра. Ясны и мотивы убийства Шмьда: Гастман боялся, что тот его разоблачит. Шмиду следовало бы довериться нам. Но он был молод и честолюбив.

В каморку вошел Берлах. Когда Лютц увидел старика, лицо его приняло меланхолический вид.

— Ну что ж, комиссар, — начал он, переминаясь с ноги на ногу. — Хорошо, что мы здесь встретились. Вы вовремя вернулись из отпуска, а я вовремя явился сюда вместе с советником. Мы много спорили, Берлах; я стоял за изощренную полицию, которую я снабдил бы, если бы мог, атомной бомбой, а вы, комиссар, хотели видеть полицию более человечной, для вас это нечто вроде отряда егерей, этаких бравых дедов. Забудем этот спор. Мы оба были не правы. Тшанц опроверг нас совсем не научно — с помощью простого револьвера. Я не хочу знать как. По-видимому, это была вынужденная самооборона, так мы должны думать, так и будем думать. Нет худа без добра, застреленные тысячу раз заслуживают смерти, а если бы все шло по науке, мы увивались бы сейчас вокруг иностранных дипломатов. Мне придется добиться для Тшанца повышения, а мы с вами оба остались в дураках. Дело окончено.

Лютц наклонил голову, обескураженный загадочным молчанием старика, внутренне сжался, вдруг снова превратившись в корректного, добросовестного чиновника, откашлялся и покраснел, взглянув на фон Швенди, который все еще не мог избавиться от чувства неловкости. Сопровождаемый полковником, он медленно вышел в темноту коридора, оставив Берлаха одного. Трупы лежали на носилках, покрытые черными покрывалами. На холодных голых стенах висели куски штукатурки. Берлах подошел к средним носилкам и откинул покрывало. Это был Гастман. Берлах слегка наклонился к нему, все еще

70