Вокруг света 1966-07, страница 73

сжимая в левой руке черную ткань. Молча смотрел он на бледное лицо убитого, на губы, которые еще кривились в усмешке; но глаза уже ввалились, и в них больше не было ничего страшного. Так встретились они в последний раз, охотник и его жертва, лежавшая теперь у его ног. Берлах сознавал, что, в сущности, кончена жизнь их обоих, и его внутренний взор еще раз пробежал по веренице лет, по таинственным ходам лабиринта, который был их общей жизнью. Теперь ничто больше не лежало между ними, кроме неизмеримой смерти, великого судьи, приговор которого — молчание.

В тот же день, ровно в восемь, Тшанц входил в дом старика в Альтеиберге; комиссар настоятельно просил его приехать именно в это время. К удивлению Тшанца, дверь ему открыла молоденькая горничная в белом фартучке, а когда он вошел в коридор, из кухни донесся до него звук кипящей воды и звон посуды: видимо, там готовили еду. Горничная приняла у него пальто. Его левая рука была в гипсе; несмотря на это, он приехал на своей машине. Девушка открыла ему дверь в гостиную, и Тшанц остановился пораженный: на празднично убранном столе стояли два прибора. В подсвечнике горели свечи, и в одном из кресел у стола сидел Берлах, освещенный красным отблеском пламени, само олицетворение спокойствия.

— Садись, Тшанц, — сказал старик, указывая на одно из кресел, которое было пододвинуто к столу. Все еще не пришедший в себя Тшанц сел.

— Я не знал, что явлюсь к ужину, — сказал он наконец.

— Надо вспрыснуть твою победу, — спокойно ответил старик и отодвинул подсвечник немного в сторону, так что они могли видеть лица друг друга. Потом он хлопнул в ладоши. Дверь отворилась, и появилась статная женщина с подносом, полным сардин, крабов, различных^€салатов, холодного мяса и рыбы. Старик перепробовал все. Тшанц, который видел, какими огромными порциями поглощает пищу желудочный больной, от изумления съел лишь немного картофельного салата. Берлах наполнил свой стакан в третий раз.

— Ну, а теперь паштеты и красного нойенбургско-го, — приказал старик.

На столе появились новые блюда. Берлах положил на свою тарелку паштета из гусиной печенки, свинины и трюфелей.

— Вы ведь больны, комиссар, — робко выдавил из себя Тшанц.

— Не сегодня, Тшанц, не сегодня. Сегодня я отмечаю важное событие: мне удалось, наконец, уличить убийцу Шмида.

Он выпил второй стакан красного и принялся за новый паштет, непрерывно работая челюстями, с жадностью поглощая мирскую пищу, как демон, утоляющий ненасытный голод. Тшанц в ужасе взирал на это поразительное представление, которое давал ему смертельно больной человек. Неподвижно сидел он в своем кресле, не притрагиваясь ни к пище, ни к питью, Берлах велел принести телячьи отбивные, рис, жареный картофель, зеленый горошек и бутылку шампанского. Тшанца начинала пробирать дрожь.

— Вы притворяетесь, — хрипло сказал он, — вы не больны.

Старик ответил не сразу. Сначала он рассмеялся, потом начал есть салат, смакуя каждый листок. Тшанц не решался сказать что-нибудь еще этому ужасному человеку.

— Да, Тшанц, — сказал, наконец, Берлах» и гла

за его дико заблестели, — я притворялся. Я не болен. — И он положил себе в рот кусок телятины, продолжая непрерывно работать челюстями.

Тут Тшанц понял, что попал в ловушку, которая захлопнулась за ним. Его тело покрылось холодным потом. Он слишком поздно осознал свое положение; спасения не было.

— Вы все знаете, комиссар, — тихо сказал он.

— Да, Тшанц, знаю, — спокойно и уверенно ответил тот, не повышая голоса, как будто говорил о чем-то совсем неважном. — Ты убил Шмида. — Сказав это, он залпом осушил бокал шампанского.

— Я всегда чувствовал, что вы знаете, — почти неслышно простонал тот.

Лицо старика сохраняло все то же бесстрастное выражение. Казалось, его ничто не интересует, кроме пищи; он снова наполнил свою тарелку рисом, полил соусом и поверх всего водрузил отбивную котлету. Тшанц еще раз решил попытать счастья — не удастся ли ему избежать всепожирающих челюстей старика.

— Пуля была выпущена из револьвера, который нашли у слуги, — сказал он, но голос его дрогнул.

В щелочках глаз Берлаха мелькнул презрительный огонек.

— Ерунда, Тшанц. Ты хорошо знаешь, что слуга, которого нашли мертвым, держал в руке твой револьвер. Ты сам вложил его в руку убитому. Тебя спасло только общее убеждение в том, что преступник уже найден.

— Вы никогда не сможете этого доказать, — в отчаянии крикнул Тшанц.

Старик откинулся в своем кресле движением отнюдь не больного и умирающего, а здорового и крепкого человека, словно наделенный сверхчеловеческой силой, словно тигр, играющий со своей жертвой, и выпил последний бокал шампанского. Потом он велел подать сыр. Он ел его с редиской, солеными огурцами и луком. Он пожирал все новые и новые блюда, как будто в последний раз наслаждаясь дарами земли.

— Неужели ты еще не понял, Тшанц, — сказал он наконец, — что я давно уже разоблачил тебя? Это был твой револьвер. В теле собаки Гастмана, которую ты застрелил, спасая меня, была пуля, выпущенная из оружия, которое убило Шмида: из твоего револьвера, Тшанц. Ты сам представил мне все доказательства. Спасая мою жизнь, ты предал себя.

— Спасая вашу жизнь! Поэтому я не смог потом найти труп собаки, — автоматически отвечал Тшанц. — Вы знали, что у Гастмана такой пес?

— Да. И я обмотал себе левую руку тряпьем.

— И здесь вы мне поставили ловушку, — сказал убийца безжизненным голосом.

— Да, и здесь. Но начало положил ты сам, когда в пятницу возил меня через Инс и Лигерц, разыгрывая эту комедию с «Синим Хароном», Шмид ехал в среду через Цолликкхофен; я знал это, потому что он останавливался в ту ночь в люсском гараже.

— Откуда вы это знаете? — спросил Тшанц.

— Я просто-напросто позвонил туда. Тот, кто ехал в ту ночь через Инс и Эрлах, был убийца. Ты, Тшанц. Ты ехал со стороны Гриндельвальда. В пансионате Эйгера тоже есть синий «мерседес». Неделями наблюдал ты за Шмидом, за каждым его шагом, ведь ты завидовал его способностям, его успехам, его образованности, ты ревновал его к его девушке. Ты знал, что он занимается Гастманом, ты даже знал, когда он ездил к нему, но не знал зачем. И вот случайно ты нашел на его столе папку с до

71