Вокруг света 1966-12, страница 17

Но эта тропа — она была, как и сейчас и пять и десять веков назад, и вдоль темной, быстрой Куры текла великая и мятежная человеческая река: по земле Месхетии на восток и юг (и вспять) шли цари и монахи, католикосы и воины, сыны Иберии и. арабы, индийцы и персы, и среди них был он, Руставели, поэт, о котором и восемь веков спустя знают все.

«Месх безвестный из Рустави...» Но какая неугасимо пленительная весть долетает к нам из двенадцатого века — мерный и нежный шаири «Вепхис ткаосани», нетленного «Витязя...», и печаль и отвага Тариэла, «хрустальная» прелесть царицы Нестан... Еще летят и поют в веках легенды о нем самом, Руставели.

...Нет, легенды не четки. Их нельзя перебирать отрешенно. Мудрость вымысла порой сжимает сердце, как поцелуй женщины, и ранит, как смерть друга. И над Курой, на тропе в древней Тмогви, тихим утром розовато-серых и коричневых скал, медленного солнца и маленьких соколов, совершающих свой бесконечно долгий высокий путь, знаешь и веришь, что именно здесь он охотился на пугливых, стремительных ланей с ручным гепардом и именно здесь сопровождал кортеж царицы Тамар, лицо которой казалось ему агатовобровым... Он, Руставели.

Я потерял дорогу и медленно поднимался в Тмогви прямо по склону, часто останавливаясь и глядя то вверх, на темнеющие там камни замка, то вниз и назад, в пронзительную лазурно-зеленую даль долины. Оттуда, снизу. от белых волн Куры замок представал прЪсто камнем, граненным временем... Сейчас же замок становился замком; угрюмые пещеры нижних убежищ уже смотрели сквозь жимолость на пену волн и поворот дороги, а древние стены обняли солнечные камни вершины.

Замок звал, он таинственно, колдовски притягивал — так всегда с замками и монастырями в Месхетии, и в Алазани, и в Картли: безмолвные и простые воинственной, грубой и тяжелой простотой, они завораживают и заставляют идти к ним со сжавшимся сердцем вперед и вверх.

Было ложе высохшего ручья, а потом дикие индигово-красные чертополохи, совершенно седая высокая трава, в которой ясно звенела какая-то простодушная и счастливая жизнь, быстрый бег длинных ящериц с загадочными глазами и, наконец, прохладная голубая тень округлой стены...

И небо — бесконечное, и уже раскаленное, и пустынное. Одно небо.

Как огромен мир! В горах, в скалах Тмогви, он огромен, и праздничен, и блистателен, и Кура там, внизу, став бесшумной, плавно уходит налево, к низким террасам Рустави, и простая, счастливая жизнь все играет, звенит и бьется в белой горячей траве у суровых камней. И приходит странное, ясное, поразительное чувство: словно эта даль уже не Месхетия, даже не Грузия... Мир! Вся земля.

Ладо Гудиашвили. Возвращение Шота.