Вокруг света 1967-01, страница 77

КРАСНЫЕ И БЕЛЫЕ

со стр. 23 ▼

Все эти исторические реликвии и драгоценности покрывались пылью и тленом подвалов. Савинков опять услышал скрипящий голосок финансового контролера:

— Кроме царских, княжеских, музейных коллекций, здесь хранятся золотые блюда и кубки миллионера Терещенко и редчайшее собрание золотых самородков генерал-губернатора Восточной Сибири. Я не могу сообщить общей стоимости означенных вещей, ибо они числятся отдельно от государственного запаса. Оценка их не входит в мои функции...

— Им нет цены, — весело сказал Савинков.

— Все имеет свою цену! — Контролер бесшумно скользнул к поручику Иванову. Тихо, чтобы никто не слышал, пробормотал: — Положите на место бриллиантовое колье, господин поручик. Государственные ценности на сувениры не раздаются. Положите, умоляю вас, иначе я закричу...

— Твое золото — твое молчание, болван! — тоже шепотом ответил Иванов. — Ты забыл, дурак, кто я такой?

,_?Сперва громы все приближались... Потом откуда-то с другого берега вступили новые, отрыгивающие железо железные глотки... Еще около часа бушевала гроза в голубом солнечном небе, потом как будто отодвинулась...» — карандаш споткнулся о шершавую оберточную бумагу; Лариса Рейснер откинула со лба волосы, гул артиллерийской канонады еще слоился в ушах: наконец-то, наконец она слышит голоса красных орудий. Лариса пережидала канонаду в подвале дома пристава.

Восстановилась пестрая тишина, но время уже обрело новое измерение, на события лег иной отблеск. Лариса Рейснер спрятала записки за корсет, выбралась из подвала. У калитки очумевший от страха пристав грозил кому-то кулаком и похабно ругался.

— Этот налет не принес ущерба городу, — сказала Рейснер.

— Совершенно правильно, сударыня, но ведь они, подлецы, могли швырнуть и случайную бомбу.

— Если случайная бомба, то — да! От нас останется мокрое место.

Пристав почесал лоб и снова выругался.

— На пороховом заводе мастеровые зашевелились. Ждут, окаянные, красных. Шушукаются по углам, гадкие слушонки пускают, — доверительно заговорил он. — Вы, мадам, женщина благородная, офицерская жена, поостерегайтесь на улицу выглядывать. А я пойду — за порядком в слободе следить надобно.

Рейснер сидела в горенке с литографиями царского семейства, пышногрудыми русалками, жирными лебедями, злыми клыкастыми собаками на сте-

О дальнейшей судьбе золотого запаса, о том, как расхищали его колчаковцы и интервенты и как он был возвращен народу, Советскому государству, читатель узнает из очерка в одном из следующих номеров журнала.

нах и снова переживала радужные новости. Пятая армия не сегодня-завтра начнет наступление на Казань. Сегодняшняя артиллерийская канонада сказала Ларисе Рейснер больше о готовящемся наступлении, чем все обывательские слухи. И еще одна новость обрадовала ее. С северо-востока к Казани приблизились части Второй армии. Под командованием какого-то молодого, неизвестного ей человека с короткой фамилией Азин эти части разбили белочехов у Высокой горы и Киндери. Рейснер теперь тоже неодолимо тянуло в Свияжск, к друзьям, к новым событиям, историческое значение которых она ощущает каждой клеточкой мозга. Воздух революции опьяняет ее, герои революции, не понимающие порой своего геройства, восхищают. То, что записывает она на оберточной бумаге, в случае провала может стать ее гибелью, но не записывать невозможно.

Лариса опять вынула из корсета записки. Карандаш снова замелькал по желтой бумаге, слова незаконченных фраз задымились болью и гневом. «Никто никогда не узнает, никто не раструбит на всю чувствительную Европу о тысячах солдат, расстрелянных на высоком берегу, зарытых течением в илистые мели...» Ларисе Рейснер выпала завидная доля — рассказать обо всем, что происходит в эти грозовые, мучительные, неповторимые дни, обо всем, что она видит и слышит...

Пристав вернулся после обеда. Радостно потирая ладони, сообщил:

— Теперича, мадам, краснюкам крышка! Сам господин Савинков и наш полководец Каппель решили уничтожить Свияжск. Скоро* мадам, очень живо, милочка, с краснюками будет покончено...

Рейснер похолодела от предчувствия новостей исключительной важности. А пристав, собрав морщины на пятнистом лбу, ударил ребром ладони о стол, другой провел по столешнице:

— Значит, вот так. По краснюкам ударит Каппель. А вот эдак вот — Савинков. И с затылка, и в лоб, и так, и эдак — и в мясорубку их! — пристукивал он ребром ладони по столешнице.

Из бесед с приставом Рейснер черпала ценнейшую информацию. Теперь же, перед самым уходом из Казани, лезет в руки важная новость. Узнать как можно больше, а потом уж уходить. Но пристав не знал более того, что знал. Рейснер в последний раз решила навестить военную комендатуру.

В особняке на Грузинской по-прежнему расстреливали из «ремингтонов» бумажные листы машинистки, вытягивались у кабинетов часовые, дежурный поручик все так же отвечал посетителям:

— О судьбе вашего сына пока неизвестно. Жизнь вашего отца зависит от него самого. — Он заметил красивую женщину, выпрямился, прищелкнул каблуками.— Слушаю, мадам, — поручик хорошо запомнил ее тонкое, умное лицо, но не подал вида, что помнит.

— Я хотела бы узнать о своем муже, — Рейснер назвала первую взбредшую на ум фамилию.

— Один момент, мадам, — офицер склонился над зловещим, в лиловых буквах списком. Не нашел

75