Вокруг света 1967-07, страница 73

телка налетела на него, он просто сгреб ее одной рукой за рог, а другой за нос и отбросил от себя. Подбежавший Домингин сделал движение «ките», уводя телку подальше, на середину арены.

Домингин работал еще с пятью бычками, и когда он кончил, с него градом лил пот. «Да, Папа, — сказал он, — мне бы твои руки».

Домингин сел на землю и прислонился к стене. «Никогда за него не волнуюсь, — сказал Эрнест. — Он принц среди матадоров. Он похож на великого Маэру, который никогда не волновался, потому что знал о быках больше, чем они сами о себе. Есть матадоры, которые делают это ради денег, — они ни черта не стоят. Только тот матадор, который живет этим настолько, что работает не для денег, стоит многого. Это относится почти ко всем профессиям».

Я уехал из Мадрида в Париж

в конце мая, но до возвращения в Штаты я еще говорил с Эрнестом по телефону. Они с Мэри были в Нэплесе, где готовились сесть на пароход и отправиться в длинное путешествие домой, на Кубу.

Эрнест сказал мне, что видел нового матадора, Антонио Ор-доньеса, от которого был в восторге. Я в первый раз услышал тогда это имя. Ордоньес был женат на сестре Домингина, Кармен. Он был сыном матадора Каутано Ордоньеса, выступавшего в двадцатые годы. Каутано и Эрнест были друзьями, и это он послужил прототипом Пе^ро Ро-мера в «Фиесте».

— Жалко, ты не видел его, — сказал Эрнест. — Бесподобен! Если он будет продолжать так и дальше и не выйдет из строя, он сможет стать таким же тореро, как и его отец, и даже лучше. Меня беспокоит только одно. Я хорошо знал его отца и других отличных матадоров. Из них мно

гие погибли на арене, а остальные сошли сами из-за страха; тогда я и решил никогда больше не заводить дружбу с матадором, потому что в те дни для меня было слишком мучительно видеть, как страх мешает моим друзьям выступать. В один прекрасный день любой матадор — начинающий или великий — может испытать приступы страха и стать ни на что не годным. Когда это случалось с моими друзьями, я страдал вместе с ними. И я отказался от матадоров, как от друзей. Но вот теперь с Антонио я не выдержал. И потом мне кажется, я узнал некоторые вещи, которые помогли мне вычеркнуть свой собственный страх. Это помогает мне легче сдружиться с Антонио. У него такое сильное чувство алегрии.

— А что гакое «алегрия»?

— Это очень глубокое счастье, которое ничто не в силах убить...

Перевел с английского Ю. ОСИПОВ

О ЧЕРНОЙ ПЯТНИЦЕ, дайсон

РУСАЛКЕ И ВИНЕ

Сколько легенд породило море! А обычаев и суеверий, порою странных до нелепости, просто не счесть! Уходя в море, человек верил, что оставляет душу на берегу, а себя отдает на милость беспокойной стихии. Море и судно представлялись ему одушевленными.

Одно из морских поверий утверждает, что судно должно быть спущено на воду с вином, иначе его постигнет бедствие. Сейчас стало обычаем «крестить» корабль бутылкой шампанского. А тысячи лет назад при спуске судна на воду морскому богу приносили жертвы, их кровью окропляли судно, а головы выставляли на носу и корме.

До сего дня на многих судостроительных верфях мира придерживаются древнего обычая — спускать новое судно на воду в любой день недели, кроме пятницы. Моряки парусного флота не выходили в пятницу в море. А вот испанские матросы, наоборот, считали пятницу счастливым днем — возможно, потому, что в этот день Колумб отправился в свой великий рейс.

Моряки древности всегда на

зывали свое судно женским именем, веря, что морской бог станет относиться к их судну более благосклонно. От этого убеждения один шаг до старого поверья, гласившего, что женщина на борту судна приносит несчастье, так как корабль-«она» обязательно будет ревновать соперницу. На западе Ирландии и по сей день встречаются шкиперы, которые наотрез отказываются брать с собой женщину на рыбную ловлю. Море там неспокойно, потому что хочет взять себе женщину взамен той русалки, которую, по преданию, древний ирландский рыбак убил, не вняв ее мольбе о милосердии.

Самым страшным грехом моряки считали убийство альбатроса. Они твердо верили, что в этих птицах нашли приют души погибших мореплавателей. Заунывный крик этой птицы перед штормом считался предзнаменованием несчастья.

В наше время судовой колокол— рында служит для подачи сигналов времени и оповещения о смене вахт. Но появилась рында на судах для отпугивания злых духов и предотвращения шторма.

Во время мертвого штиля «хорошим тоном» считали на борту судна свист; считалось, что свистом можно заманить ветер в паруса. И напротив, страшное наказание ожидало беспечного моряка, который осмеливался насвистывать любимую песенку, когда судно шло полным ветром, особенно у мыса Горн.

Если матрос передавал другому матросу флаг через ступеньки трапа, это предвещало катастрофу, а если, не дай бог, за борт падали швабра или ведро, несчастье было неминуемо.

Моряки прежних времен никогда не чокались на борту, ибо считали это предвестником похоронного звона. Но если уж. это произошло случайно, моряк мгновенно накрывал дребезжащий бокал рукой, чтобы спасти какого-нибудь беднягу от водяной могилы.

Многие мореплаватели почитают кошек как животных, приносящих удачу. Относительно другого «члена» судовой команды — крысы существует наиболее стойкое суеверие, возникшее со времен первых деревянных кораблей, по которому крысы предупреждают о грозящем бедствии, покидая злополучный корабль перед уходом его в плавание...

Сокращенный перевод Г. СЫТОВА из английского морского журнала «Нотикал МэгэЗин»

71