Вокруг света 1967-07, страница 77

чем горы и берег, хотя вдали и виднелись крыши и башня.

Покачивался баркас. На берегу дымился костер без огня — с подвесным чаном. Рыбаки выбирали сеть. Медленно, с точно рассчитанными привычными движениями они ходили по кругу, как запряженные. Один рыбак, дойдя до конца каната, отцеплялся и снова переходил вперед, опять прицеплялся к канату и, откинувшись назад, пятился от берега, натягивая канат. Так двигались все рыбаки.

Спешить было некуда, да и незачем — улов все равно верный. Стала выпрыгивать и метаться рыба — серебристая, с пятнами. Королевская форель. Только севанская.

Севан — это, пожалуй, то место, где можно жить усыпленным, а проснувшись, возвратиться к той дате, с которой погрузился в спячку. Здесь ход времени надо мною был не властен, как и над этим горбоносым рыбаком с заросшим красно-коричневым лицом, разрытым морщинами.

— Почему один? — спросил он у меня.

Выцветшие глаза его смеялись. Он протянул мне что-то завернутое в газету.

— И так хорошо, — сказал я. — Одному мне никогда не скучно.

Он не поверил. Засмеялся, подмигнул и стал совсем молодым.

— Попробуй, — сказал он.

Я развернул сверток и увидел пахнущие дымом рыбины.

Раздался крик:

— Сама!

— Иду, — сказал рыбак и медленно, не спеша зашагал к чану.

Вокруг котла уже устраивались надолго рыбаки: принесли откуда-то сена для подстилки.

Форель мясиста, сочна.

В той стороне, где сидели рыбаки, валил пар, стлался дым, слышался смех. Кто-то пел. Песня была без начала и без конца.

Стало ясно: озеро Севан увидел, искупался, форелью полакомился — можно теперь и уезжать. Или оставаться.

Как будто предчувствуя это, я все со дня на день откладывал поездку на озеро Севан. Нужно было теперь или срочно уезжать, или оставаться здесь навсегда. Но я не знал песни, не имеющей ни начала, ни конца.

На одном окутанном электропроводами полустанке набились в вагон школьники, довольные, возбужденные, беззаботные. Да, у них год закруглился, можно бы

ло беззаботно смеяться, как смеялись они, — впереди целое свободное лето, о котором нам можно только мечтать. У школьницы, ерзавшей и то и дело что-то кричавшей своей подруге, я незаметно вытянул из букета бело-розовый цветок. Цветок сразу сник.

— В руках этот цветэк вянет, — объяснили мне, — держится только в букете.

Дремавшая соседка, разглядев во мне нездешнего человека, сразу оживилась и стала просвещать меня.

— У нас есть горный куст, — сказала она. — Чай красный. Жевать можно. А есть еще цветок анмагаган. Так зовут по-нашему, а как по-вашему — я не знаю. Анмагаган редко встречается. Только пастухи, говорят, его видели. А видели они этот цветок или нет — я не знаю. Цветок с гор. Сорвешь... С того дня, как сорвешь, цветок остается со своим запахом. Как бы несорванным живет, понимаешь? Весь высохнет. Такой запах, такой запах, как только что сорвал. Непоммрающий цветок. Понимаешь?

Я кивнул головой, что понимаю.

Понял я потом.

III

Поехал на Каспий, а возвращаюсь со стороны Черного моря. Круг караванного пути сомкнулся.

Черное море накатывало волны на сырой берег. Берег непривычный, без ярких тряпок, шляп, купальных костюмов. Сеялся дождь.

В окне я вдруг... узнал дом, мимо которого мы тогда обескураженные прошли к порту. Мы тогда учились в седьмом классе. Я и мой друг Володька — Орлиный Коготь уехали из дому. Изучив по картам и справочникам приморские города, местом нашего будущего житья мы выбрали Сухуми — пальмовый город.

Вдруг я увидел снег на вершине и узнал дорогу, по которой мы тогда уходили в горы: посмотреть Красную поляну.

Головинка, Лазаревское... Знакомые названия станций. И я вспомнил наш приезд, петлявшую с туннелями дорогу, как будто бы все это случилось вчера.

...Горы, внизу зеленые, выше желто-зеленые, еще выше желтые, оранжевые; еще выше, цепляясь за скалы, ползли фиолетовые тучи. В разрывах между тучами режущим блеском горел снег. Еще выше — солнце.

Запахи гниющих водорослей, когда спадал ветерок, вытесня-