Вокруг света 1967-10, страница 50
округ нас была ночь. Долгая черная полярная ночь, скучная, как одиночество. Студеный ветер со свистом облетал свои владения, крутя и перекладывая снега из ложбины в ложбину и наводя одному лишь ему ведомый порядок. В Мончетундре жила тогда только одна семья ненца, больше никого в этом огромном крае не было. Зима и ночь... И еще камни. Они возвышались громадными глыбами, подставляя бока ветрам, лежали валунами, прикрытые шапками снегов, и уходили под землю россыпями — еще полузнакомыми, манящими. Они звали. И на знамени нашей маленькой экспедиции был начертан вечный девиз геологов: «Вперед за камнем!» Все, что случилось дальше, легко походило бы на чудо или игру провидения, если бы... Если бы мы были первыми. Но еще до нас десятки экспедиций уходили в «геологический рай» — в Хибины. Советская страна производила широкий учет богатств земных недр. И постепенно, день за днем накапливались все новые и новые данные: находки становились открытиями, открытия располагались в ряд, щедрый и закономерный, как таблица Менделеева. Уже наметились пояса полезных ископаемых, и закон их распределения и сочетаний позволял предсказывать: да, в тундре должен быть никель и именно там, куда мы прорывались сквозь снега и полярную ночь на двенадцати оленях. Это было в конце тридцать первого года. Ферсман, Соседко и я выехали в Ленинград, получили снаряжение — «буржуйку», двое нарт, химикаты; в Сиесте взяли ГГароделова — подрывника. И вот Полярный круг был уже позади. Ночь стелилась вокруг нас, плотная, бескрайняя, и ветер гулял по тундре свеями, невидимыми во тьме, но слышными: то с тонким и злым посвистом, то мягко и певуче. Скала, которую мы искали, открылась перед нами сгустком темноты, и олени замерли. Компас больше был не нужен, разве что для возвращения, — его подрагивающая стрелка уже привела нас к месту первой стоянки. Мы сделали шалаш, и я пошел за корьем, чтобы растопить дрова. Возвращаюсь и вижу — сидят мои друзья, наклонившись к костру, и на сковородке пекут блины. Печурка раскалилась докрасна, высвечивая красноватое пятно на талом снегу. — Откуда же вы взяли муку? — удивился я. Они засмеялись. — Это «блины» не из муки. Из динамита. Оказывается, если динамит замерзнет, он может взорваться, поэтому его нужно разогревать. Это бы ло мое первое знакомство с динамитом. Стали жарить «блины» вместе. В шалаше было уже тепло, и очень приятно стало сидеть вот так посреди полярной ночи в маленьком, но обжитом уголке и слушать свист ветров. Не буду лукавить, мне не верилось еще, что здесь, в снежных владениях одной ненецкой семьи, может быть что-то большее, чем наш шалаш. Между тем Пароделов обследовал скалу и заложил пЬд один из выступов первый «блин». Грохнул взрыв. Снег взметнулся в ночи, и звук уныло унесся в тундру. Он не вернулся эхом, так и затерялся где-то во вьюге. Ферсман взял образец и склонился над микроскопом. Мы стояли молча, зная, что вот сейчас, в эту секунду, он смотрит в глубину темнеющей скалы, в самые ее недра. Это был оливин, желтовато-зеле-ный минерал, взявший название у плодов далекой южной оливы, такого же оливкового цвета, но еще холодный, стылый, как окружавшая нас тундра. Камень, который выходит на поверхность земли из далеких недр, чтобы сказать людям: вы можете искать здесь платину, никель, хром... Ищите! Ферсман оторвался от микроскопа, взял минерал в руку и очень мечтательно и тихо произнес: — А знаете, здесь будет заложен город... Хотелось верить. Тогда, в полярной ночи, в холоде мы услышали эти слова, и они тронули нас. Но мы засмеялись. До того странно было говорить здесь о городе. — Не смейтесь. Город будет. И в теннис будут играть, и яхт-клуб будет... Это был удивительный человек! Тучный, солидный — и, представьте себе, иногда он летел кубарем в снег и так смеялся, как могут смеяться, пожалуй, только дети. И он обладал изумительной способностью уходить от всего мелкого, вот так уйти — и позвать оттуда, из своего города, всех стоящих рядом с ним. — Будет город! ...Я приехал в него шесть лет спустя. Здесь был уже небольшой завод, работающий на том месторождении, которое открыл Ферсман. Были улицы и дома с номерами. Правда, дом № 81 стоял среди таких же домов, а восемьдесят девятый был в лесу — он только намечался, и к дереву была прибита дощечка с его номером. Тенниса еще не было. Но был футбол. В столовой продавали шампанское и апельсины. В этой столовой я выпил за здоровье Ферсмана, за его оптимизм. А в пятьдесят шестом году я получил приглашение от Кольского филиала Академии наук и приехал на празднование 25-летия Мончегорска. Это был прекрасный город. Дома со всеми удобствами, огромные магазины, театр, кино. И самое главное — никелевый комбинат, давший жизнь всему этому великолепному городу. Я жил в нем и все вспоминал тот кусок минерала оливкового цвета, лежавший в руке Ферсмана, — еще холодный, стылый, как окружавшая нас в то время тундра. Камень с округлым и теплым названием — оливин. ПАВЕЛ ЛУКНИЦКИЙ Ifз летописи 46 |
