Вокруг света 1967-11, страница 64

советских учителей, в основном молодых, охваченных стремлением к практическому переустройству мира, готовых на самопожертвование ради высокой цели. Учителей из Уэлена, где к 1925 году была создана школа, посылали во все концы Чукотки. Пока не было школ — их нужно было везти из Владивостока и собирать на месте, — учителя нередко работали в ярангах или даже... в ящиках из-под самолетов. Да, да, из-под самолетов, которые привозили на Север. В таком ящике учитель и жил и работал, с великим трудом собирая пять-шесть учеников.

В яранге обучать детей было еще сложнее. На улице мороз, а в яранге — жара. Топят. Под ногами крутятся собаки. Здесь готовят еду, здесь же разделывают кожи. И здесь же при тусклом свете жировиков работает учитель.

Нужна была не просто дьявольская выносливость, чтобы вынести грязь, холод, отсутствие привычной пищи, нужен был неистощимый оптимизм, чтобы не впасть в отчаяние. Ведь чукчи, запуганные шаманами, боялись, что учителя своими непонятными, на их взгляд, занятиями наведут на детей порчу, околдуют их, а потом заберут и увезут навсегда...

Вспоминаю, как мы с группой молодых учителей организовали в заливе Лаврентия школу-интернат. Это был уже 1928 год, и не в ящиках из-под самолетов, а в настоящем нормальном доме начинала свою жизнь эта школа.

Самое главное поначалу было — укомплектовать интернат. Чукчи знали уже о школе в Уэлене. Но там родители расставались с детьми всего на несколько часов. В такую школу можно еще отпустить детей. Совсем другое — школа-интернат! Ведь в ней дети будут жить все время!..

В ближайшем стойбище нас встретил и пригласил к себе в ярангу давний мой друг, председатель поселкового Совета Ульвургын.

Мы не предупреждали чукчей о своем приезде, но они уже знали о наших намерениях и с волнением ожидали нас. К нам, в ярангу Ульвургына, прише# старик Тнаыргын. Очень внимательно, стараясь не упустить ни одного слова, он выслушал все, что мы говорили, и сказал:

— Мы не можем вместе с ребятами ехать в школу: нам надо охотиться, ходить за нерпой, капканы ставить на песцов. Если уедем, кто добудет нам еду?

Я объяснил, что дети будут под присмотром учителей. Родители же будут изредка навещать ребят, чтобы посмотреть, как они живут и что делают.

Старик сидел на полу, курил огромную деревянную трубку и сосредоточенно думал. Ясно было, что успех нашего дела в этом стойбище зависел от него.

— Вот Ленин, который смотрит со стены, говорил, что народы будут жить хорошо только тогда, когда они сами будут строить свою жизнь, когда они будут грамотны, — сказал я.

Старик глухо откашлялся, сунул свою трубку в рот сидевшей рядом старухе и, посматривая на меня снизу вверх, произнес:

— Ты говоришь непонятное. Разве мы не сами делаем для себя жизнь? Или таньги убивают для нас моржей? Или таньги оберегают стада оленей наших сородичей чавчу? Или таньги бегают за песцами по нашим тундрам? Нет! Мы сами все это делаем...

Долго и терпеливо мы разговаривали с чукчами. И убедили отдать детей в интернат. Это была большая победа!

Мы хотели уже выезжать в следующие стойбища, как услышали новость, поразившую нас. Пошел разговор о том, что русские отберут чукотских детей и запрут их в деревянные дома, а потом придет пароход, возьмет их и навсегда увезет далеко-далеко от Чукотской земли...

Мне вспомнились другие подобные случаи. Ведь бывало даже так, что по наущению шаманов учителей насильно увозили в тундру и бросали на произвол судьбы. Ясно было, что и здесь на нашем пути встал шаман.

Его наветы мешали нашей работе и потом, когда ребята уже начали учиться. Подстрекаемые слухами, которые распускал шаман, охотники напряженно следили за нашей деятельностью, готовые в любую минуту забрать своих детей...

Все-таки 35 мальчиков и девочек были отданы в интернат.

Сколько терпения, нежности требовалось от учителя, чтобы привязать к себе детей, затосковавших в непривычных стенах! Надо учить их грамоте, а учителя пока еще не знают чукотского языка. А как научить детей умываться, чистить зубы, спать на кровати? Все это давалось с мучительным трудом.

И бремя этого труда несли молодые парни и девушки, такие, как восемнадцатилетняя Таня Вдови-на, окончившая Московский педагогический техникум. Как наиболее способной, Тане предложили поехать на далекую Чукотку.

Позже, проработав в интернате три года, она продолжила учебу в Ленинградском пединституте. И, получив диплом, возвратилась в школу на Чукотку. Так поступали и многие другие учителя, хотя им предлагали хорошую работу в центре...

На левом берегу залива Лаврентия, неподалеку от нашего интерната, была создана прекрасная боль-ница-амбулатория, которой руководил Фаст Леонидович Леонтьев — опытный хирург из Ленинграда. Сначала чукчи, запуганные шаманами, боялись идти в больницу.

Чтобы показать им наглядно, как нужна людям медицина, врач сам поехал в стойбища, принимал роды, лечил детей, помогал старикам.

Чукчи вскоре полюбили доктора, и он всей душой привязался к ним. Приехав еще раз на Чукотку в 1934 году, я снова встретил там старого доктора. Фаст Леонидович рассказал мне, что, вернувшись в Ленинград, он начал работать в одном из лучших диспансеров. Но, видно, крепко «заболел» Севером — подумал-подумал и, переговорив с женой, решил махнуть опять в чукотскую больницу...

Не раз на помощь врачам и другим работникам культбазы приходили ученики интерната. Через детей культура шла к родителям, выходила за пределы школы. Дети перестали курить и запрещали в здании школы курить взрослым. Я наблюдал, как однажды старик, куривший трубку, выслушав замечание сына, вынул трубку изо рта и вышел в сени. Как-то летом заболел старик Комэ — отец нашего ученика Таграя. Лечил Комэ шаман — безуспешно, старику становилось все хуже. Тогда Таграй уговорил отца приехать в больницу... Фаст Леонидович вступил в поединок с болезнью и с шаманской темной властью. Каждый день весть о состоянии здоровья Комэ разносилась по Чукотскому побережью...

Однажды я зашел в больницу. Комэ, почти выздоровевший, улыбаясь, поманил меня пальцем.

62