Вокруг света 1968-01, страница 46

если это так, то тогда, выходит, сомнительна историческая легенда, приписывающая изобретение якорной металлической цепи еще Александру Македонскому (в древних источниках существует описание того, как во время осады финикийского города Тира ныряльщики Александра разрушили подводные заграждения финикиян, которые в отместку ночью перерезали под водой якорные канаты македонян, — и тогда Александр приказал заменить их железными цепями). Вряд ли римляне, многое перенимавшие у эллинов, не воспользовались столь ценным изобретением — ведь первое упоминание о якорной цепи у римлян относится лишь к середине первого века нашей эры.

Как бы там ни было, но один тот факт, что на якорь не жалели металла, расценивающегося чуть ли не на вес золота, говорит о том, какое важное значение придавали ему мореходы древности.

И Так было всегда. Якорь всегда был символом дальних плаваний и надежд моряка.

Надежд, которые иногда обрывались вместе с якорной цепью. Отчеты английского адмиралтейства XVIII — начала XIX века свидетельствуют, что из-за низкого качества и неудовлетворительной конструкции якорей не менее пятидесяти кораблей погибало на отмелях во время каждого шторма. В ночь с 26 на 27 ноября 1703 года 13 английских кораблей — гордость английского флота — стояли на¹ якорной стоянке севернее Дувра. Неожиданно налетел шторм — и ударов его не выдержал ни один якорь эскадры... В прибрежных отмелях, на которые выбросило корабли, погибло около трех тысяч моряков. В 1709 году в Северном море на мели погиб тридцатидвухпушечный фрегат «Лютин», якоря которого тоже не смогли противостоять шторму. Из всей команды фрегата чудом спасся лишь один человек...

В то время любой моряк, наверное, знал латинскую поговорку: «Во время бури, мореплаватель, бойся земли!»

_ч ...А на штоке моего первого якоря написано по-^атыни: «Поднимай священный якорь». «Священным» древние мореходы Рима называли самый большой и надежный якорь корабля...

А. ИВАНОВ: Каждый раз, когда после долгого плавания я возвращался в родной Ленинград, то мог -без конца бродить по улицам, набережным, впитывая в себя ленинградский воздух, ленинградский свет, запоминая линии ленинградских домов и дворцов, чтобы унести все это в себе до нового свидания. Я фотографировал все, что, как казалось мне, особенно четко выражает «характер» моего города: здания, мосты, парки, решетки оград, вывески, тумбы, афишные доски.

...И фонари...

С этого все и началось. Однажды летом 1953 года я сфотографировал фонарь, висящий над Итальянским мостиком на канале Грибоедова, и мне захотелось узнать: а кто автор этого фонаря? Кто и когда его отлил и на каком заводе? Мне захотелось открыть в моем городе новую, незнакомую до того мне сторону его биографии.

В поисках ответа я перерыл каталоги едва ли не всех библиотек Ленинграда. И не нашел ни в одной книге ответа. Я охотился за любым упоминанием о ленинградском фонаре, начиная от художественных описаний (помните блоковское: «Ночь, улица,

фонарь, аптека...») до изучения покрытого архивной пылью счета ламповщика, зажигавшего масляный фонарь в Петербурге XVIII века.

Я узнал, что первые в мире уличные фонари появились лишь в 1667 году в Париже, что первый российский уличный фонарь зажегся в Петербурге, и к 1723 году в столице было уже 595 фонарей, стоимость которых была столь огромна, что за стекло одного фонаря можно было купить стадо коров.

...Я как бы увидел эти масляные фонари в туманной черноте санкт-петербургской ночи — деревянный столб с толстым стеклянным шаром наверху, внутри которого едва колышется желтый огонь бумажного фитиля. Сто с лишним лет продолжалось такое освещение. Пушкин и Гоголь его застали. «Далее, ради бога, далее от фонаря! И скорее, сколько можно скорее, проходите мимо! — восклицал Гоголь в «Невском проспекте». — Это счастье еще, если отделаетесь тем, что он зальет щегольской сюртук ваш вонючим своим маслом».

Я словно бы ехал на извозчике сквозь тьму Петербурга, присутствовал вместе с городскими зеваками и на площади Островского в 1879 году при чуде, которое сотворил Яблочков, в один миг зажегший множество ярких невиданных огней... А вместе с Поповым (будущим изобретателем радио) и другими энтузиастами-инженерами, во что бы то ни стало хотевшими залить светом город, я строил на барже электростанцию (ее предполагали строить возле Казанского собора, но духовенство наложило запрет)...

Я узнал, что начиная с 1820 года, когда инженер Базен отлил первые чугунные фонари, они перестали быть просто светильниками и стали архитектурной деталью. И как любой другой элемент архитектуры, они несут на себе отпечаток стиля и времени, индивидуальности их созидателя.

Взгляните на изящные, строгие, украшенные символами воинской славы фонари" на Садовом мостике через Лебяжью канавку или у Кировского моста, и, еще не зная, что они отлиты по проекту Росси, вы догадаетесь — их, несомненно, родило то время, когда создавались такие архитектурные шедевры Петербурга, как Адмиралтейство, ансамбль Алек-сандринского театра или бывшие Павловские казармы — сооружения, создавшие целую эпоху в искусстве так называемого высокого классицизма. А как не похожи на них монументальные столбы Монфер-рана, что на мосту лейтенанта Шмидта, словно перекликающиеся с величественным, уходящим в небо куполом Исаакиевского собора и его торжественными колоннами. А вот...

Впрочем, мой вам совет — пройдитесь сами по улицам моего города и посмотрите, как над зыбкой водой, или у старинных колоннад, или на неприметном городском углу висит это маленькое чудо архитектуры, как играет закатный свет на их стеклах, как раскачиваются они ветреными ленинградскими утрами, как ночами переливается в стеклах их светильников мокрая ленинградская мостовая...

И мне кажется: изучение ленинградских фонарей в принципе должно вырасти за пределы коллекционирования сведений о них. Ведь одно то, что они — неотъемлемый и такой неповторимый штрих облика одного из самых красивых городов Земли, таит в себе неисчерпаемые возможности для исследования историков, искусствоведов, архитекторов.

А ведь за четырнадцать лет поисков я нашел

44