Вокруг света 1968-02, страница 26

ных, что когда вскрывали одну из них под фундамент дома, то в соседнем, уже готовом, дрожали и ходили стены и зябко вызванивали стекла.

Море за переборками кают было спокойным. Оно не вмешивалось в жизнь людей и их кораблей, а просто лежало рядом, в темноте, накапливая силу для зимних штормов; возможно, они придут к берегам завтра.

Море жило пустынной холодной жизнью. Здесь, рядом с пирсом, оно давало место кораблям, не умеющим стоять на земле, а где-то далеко отсюда несло их на себе, покачивая и креня, подбрасывая вверх и втягивая в себя, стараясь освободиться от них. Но люди были суровы, расчетливы и сильны, как и само море. И море знало это.

Сквозь железо каюты сверху просачивались звуки скрипки. Я ночевал на корабле, который был казармой для моряков, возвращавшихся в порт из походов, и надо мной была, вероятно, кают-компания. Мелодия заливала корабль, не выплескиваясь в море, на палубе ее уже не было слышно. Я погасил свет.

Два иллюминатора, неприметные раньше, засветились вдруг выпуклыми зеленовато-округлы-ми глазами странного подводного зверя; он заглядывал в каюту двумя лучами света, и, натыкаясь на зеленую переборку, лучи расплывались кругами; снаружи, на пирсе, жалобно сигналя, просилась куда-то машина, наконец ее пустили в ворота, она утихла; взре-вывал мотор крана, доносились звонки долгие, электрические. Они прорезали тишину и ночь свободно и легко, как резкий луч света. И все эти звуки и многие другие, неясные, были собраны здесь потому, что где-то рядом вздыхало море, неслышно забирая свои воды отливом. И о нем можно было думать...

В памяти оно было все еще дневНым и видным. Его можно было подпустить как угодно близко, даже встать в волну, можно было трогать чайку, сидящую на волне в заливе и до странности похожую на древний деревянный ковш...

Скрипку сменила гитара. Пел матрос. Слова песни падали на меня сверху, сочные и необычные. Голос был хрипловатый и задумчивый — голос человека, уходящего в песню, как в дорогу, долгую и туманную...

Вот что я видел, — сказал он. И глухие аккорды добавили еще что-то неясное, но значительное и резкое. А голос продолжал тише:

...курит командир.

Он командир

большой подводной лодки.

Голос остановился, словно на распутье, и слова пропали для меня. Но тут же он рванулся вперед, быстрый и легкий, как под парусом.

Подлодка, скинув море со

спины,

Вновь палубу подставила

муссону,

С подветренной цепляясь

стороны

Антеннами за пояс Ориона.

Ковш чайки пропал из моего моря, и само оно стало другим — морем этого командира.

Глядит он в море — в море нет ни рыб,

Нет синих ветров, дальних

переходов,

Нет водорослей, нет

солнечной игры

На рубках затонувших

пароходов...

Все это пропадало, едва появившись. И когда в море не осталось ничего, оно стало страшным. Тогда голос, смешавшись с аккордом и заглушив его, сказал:

Глядит он в море — в море есть вода,

Скрывающая черные глубины.

А под водой — подводные суда,

Чужие лодки — черные

дельфины.

Но лодка не похожа на дельфина.

Полосу металла, выгнутую словно из одного большого, стиснутого морем листа, разумную в движении, легкую или неповоротливо застывшую: со всеми ее надстройками, такими нужными и целесообразными и все же неживыми и смутно-угрожающими — все это нельзя сравнить ни с чем. Разве только с лодкой, идущей ей навстречу? В темной глубине моря она скользит, не извиваясь телом, — такая же неживая с виду, но такая же разумная в движениях. Она ощупывает все невидимыми лучами, и единственное ее стремление — пройти незамеченной, но заметить все.

...А море просыпалось. Лениво. Нехотя.

Сырая темнота отступала, переплывая залив и превращаясь там в черные силуэты сопок. Я искал

среди многих лодок, стоявших здесь, ту, у которой на рубке была написана названная мне трехзначная цифра, — я твердил ее еще с вечера. У меня было желание выйти в море на лодке, которая сохранила свое имя еще со времен Великой Отечественной войны, например на «Челябинском комсомольце». История этой лодки необычна и проста. Ее построили на деньги, собранные комсомольцами Урала, она топила транспорты фашистов; еще вчера я читал боевые листки, сохранившие слова и мысли ее матросов и офицеров, — боевые листки писались тут же после боев. Короткие, как приказы... Но «Челябинский комсомолец» был в походе. Разумеется, это была уже другая лодка — новая, с новым составом, но ее молодые матросы берегли и имя лодки, и историю, которая стала их собственной. Впрочем, в штабе меня сразу же успокоили: «На всех лодках молодые матросы, иначе и быть не может. И конечно же, классные специалисты и, конечно, многие комсомольцы».

У пирса плескались видные уже, плотные волны. Плеск их подгонял меня, будто бежал следом по деревянному настилу...

Вот она. Мокрый трап качнулся от прикосновения к нему и слегка подбросил вперед. Узкая щель вобрала меня так же легко и естественно, как недавно вобрала всю команду. Еще трап... Тусклый свет. И три тесно стоящих человека...

— Доброе утро!

Тело еще берегло в себе упругие движения трапа, вздрагивания перекладин и холод поручней.

— Прибывая на подводную лодку, надо называть себя, — человек в черной кожаной куртке повернулся ко мне. В голосе его не было ни намека на интонацию, он считывал первый пункт инструкции, которую знал наизусть, и предпочитал иметь дело с людьми, тоже знающими ее. Наклонясь вперед, он включил микрофон и так же бесстрастно сказал в темную сталь переборки:

— На ПЛ прибыл корреспондент журнала «Вокруг света».

— Есть! — отозвалось на мостике дисциплинированное эхо. — На ПЛ прибыл корреспондент журнала «Вокруг света».

Голос, поднявшийся снизу, был бодрым и радостным. Он принадлежал человеку, который стоит

24