Вокруг света 1968-03, страница 70

ный ревом прибоя, подгоняемый окриками часовых, выпрыгнул на влажный песок. Он почти упал на руки Зверева; тот, перехватив его ладонь, предупреждающе пожал ее. Андрей сообразил: «Условный знак: что бы ни случилось — держись!» Песок с полукружьями пузырчатой пены уходил из-под ног, густая синяя пелена Байкала приподнималась к горизонту. Андрею же хотелось одного — исчезнуть, раствориться в головокружительной синеве.

А из вагона все прыгали арестанты. Они походили на грязные бесплотные тени. Их строили по пятеркам; светлый берег стал черным от этих страшных теней. На них хищно глазели рыльца пулеметов; в сторонке, покуривая, стояли колчаковские офицеры. «Кажется, конец. Расстреляют», — вяло думал Андрей.

Колчаковский офицер, в ладно пригнанном английском мундире, подошел к толпе арестантов и сочным, почти торжественным голосом отчеканил:

— Граждане! Люди русские! Правительство адмирала Колчака заявляет: с каждой новой загубленной жизнью земля лишается своего пахаря, завод — рабочего, родина — гражданина. Чем сильнее мы обескровливаем Россию, тем ниже опускается она в глазах других народов, Когда-то гордое имя русского вызывает теперь общее презрение. Русские, очнитесь! Русские, против своей воли ставшие слепым орудием большевиков, опомнитесь! Правительство адмирала Колчака прощает вас. Оно дает вам возможность искупить вину и добровольно вступить в ряды белой армии...

Офицер энергично рассек рукою воздух и на минуту смолк. Андрей смотрел на его большой рыбий рот, на крупный обвислый нос, слушал' сухие, отполированные фразы, но не воспринимал смысла сказанного. Офицер снова заговорил:

— Я, командир отряда особого назначения Мамаев, заявляю: кто добровольно вступит в мой отряд — немедленно получит свободу. Никто не упрекнет его в прошлом, не обвинит в предательстве. Не стану скрывать цели отряда: мы немедленно отправимся на Ангару, чтобы покарать красных бандитов, называющихся партизанами. Желающие вступить в отряд отходят направо, нежелающие — налево...

Первым шагнул направо поручик Зверев. Никто, кроме горстки большевиков из его, Зверева, вагона, не знал, почему он шагнул направо. И никто не знал, почему большевики последовали за ним. Андрей тоже ке знал, но поступил цак Зверев и товарищи по вагону.

И опять было утро — лесное, зеленое — в приангарской деревушке Наново. Поручик Мамаев привел свой отряд для расправы с партизанским отрядом Бурлова и восставшими рабочими небольшого Николаевского завода.

Колчаковские власти одели карателей в новенькие английские мундиры, дали им американские винтовки «ремингтоны», французские пулеметы «митральезы». Поручик Мамаев верил, что вчерашние* большевики и красноармейцы, спасая себя, будут расстреливать и вешать восставших.

В Панове Мамаев узнал, что партизаны Бур-лова скрываются в ближних лесах. Оставив в деревне часть отряда, поручик выступил против партизан. Едва Мамаев покинул деревню,*Зверев

поднял восстание.- Восставшие арестовали унтер-офицеров и объявили себя партизанами, а командиром отряда выбрали Даниила Зверева.

Новоявленные партизаны бросились в погоню за Мамаевым: поручик был схвачен и расстрелян. Зверев направил к Бурлову письмо.

Это письмо сочинял Андрей. «Мы, бывшие красноармейцы из «эшелона смерти», оставшиеся верными пролетарским идеалам, убили своих офицеров и сделали переворот. Счастливы, что снова встали под родные нам красные знамена».

Андрею же пришлось везти письмо.

С таежным охотником мчался он на вертлявой лодчонке по Ангаре. Мелькали водовороты, береговые обрывы, солнце путалось в кедрах, призывно и гулко шумела зеленая тайга. Положив на колени «ремингтон», Андрей сидел в лодке, притихший, покоренный могучей силой тайги. Как на Байкале, так и сейчас на Ангаре не понимал он исключительности совершавшихся событий. Сорок одного партизана насчитывал отряд Зверева, но еще меньше было у Бурлова. Жалкая горсточка красных в колчаковском тылу! Разве мог вообразить юноша, что через три месяца их крошечный. отрядик превратится в многотысячную партизанскую армию, защищающую Советскую власть на просторах Восточной Сибири?..

Андрей оторвался от воспоминаний, посмотрел в окно: морозные цветы на стекле мягко и желто лоснились. На улице раздавались громкие голоса, скрипели сани, ржали лошади.

При дымном свете луны партизаны выступили из Шаманова.

Бурлов и Андрей ехали в просторной кошевке, набитой сеном. Андрей опирался спиной на самодельную пушку. Рядом шагал Моренков и говорил посмеиваясь:

— Не будет толку от этого чудища! Разорвет с первого выстрела. Из водосточной трубы пушку сварганить — это же курам на смех...

— Преаделенно разорвет, да не хотелось ша-мановских кузнецов обижать. От души старались. «Пусть, — говорят, — беляки знают, что и у партизан — пушки». — Бурлов тоже выскочил из кошевки. — Погреться надобно, морозище-то под пятьдесят.

В тонкой, с обгорелыми полами шинели, в заячьей шапке, в старых, растоптанных валенках — одежда командующего Окинским фронтом ничем не отличалась от одежды партизан.

Сын политкаторжанина, рожденный на берегу сибирской речки Бирюсы, с детства друживший с охотниками и рыбаками, рабочими золотых приисков, он стал большевиком в год колчаков-ской диктатуры и пользовался среди партизан особым, нравственным авторитетом. Ему верили, как верят в справедливость, в нем нуждались, как нуждаются в хлебе.

Три месяца назад Бурлов начал партизанские действия, и было с ним тринадцать товарищей. Сейчас под командой, его полторы тысячи бойцов: власть Бурлова распространяется от Братска до Тулуна. В колчаковском тылу восстановил он Советы; под его ударами панически отступают регулярные войска адмирала.

Теперь Бурлов спешил на Тулун, чтобы перехватить самого верховного правителя. Окончание следует.

68