Вокруг света 1968-09, страница 28

— Значит, просто хотите развлечься'..

Он скорей ответил,, чем задал вопрос и неприязненна усмехнулся.

— Я журналист.

Две или три остановки ом молчал.. Потом сказал, будто и не было долгош перерыва в разговоре:

— А у меня ушел. Позаонмл через неделю,, сказал, чтоб не волновались, иначе, мол, не мог. И повесил трубку. Мы разыскивали сначала в Нью-Йорке. Теперь вот сюда прилетел. Хожу на Хэйт-Эшбери каждыидень, как на службу. Жена заболела. Он у нас единственный. Семнадцать лет.

Конрой говорил сухо, без видимых эмоций. Будто давал справку.

— Если хотите, будем сегодня ходить вместе. Я тут уже многое знаю, смогу быть полезен. А у &ас, может быть, легкая рука.

Я согласился.

Мы. идем по тротуару, осторожно переступая через ноги. Владельцы сандалий и грязных пяток сидят на асфальте, прислонившись спинами к домам. Тихо переговариваются. Рассматривают прохожих. Целуются. Дремлют, опустив на грудь косматые головы. Конрой идет впереди меня. Он мастерски^ преодолевает препятствия^ н** разу не наступив на ноги_к Как видно, тренировка. Иногда наклоняется, чтобы заглянуть кому-нибудь в лицо. Один раз бесцеремонно сдвинул рукой волосы, закрывавшие лик. Оказалось, девица. Она показала ему розовый язык и водворила волосы на место.

Стена в книжном магазине увешана плакатами. Они фосфоресцируют. Объемный портрет Христа в терновом венце. Объемные слезы на щеках. Слева посмотришь — глаза у Христа открыты. Справа посмотришь — закрыты глаза. За такой портрет лет сто назад церковь отдала бы половину своих богатств. Рядом огромные — метра на полтора — фотографии Чарли Чаплина с тросточкой и в котелке, Зигмунда Фрейда.

Стена напротив — маленькие фотографии на кнопках, на клейкой ленте «скотч», на жеваном хлебе. На снимках — молодые парни и девушки. Прилично одетые. Прилично подстриженные. Иногда с папой и мамой. Иногда за рулем отличной автомашины. Или на лужайке возле загород

ного дома. «Пропала Ингрид Дитмар. 500 долларов награды». «Анабелл! Мы любим тебя! Звони за наш счет. Мама и папа».

Таких записок десятки. Напечатанные на машинке, типографским. способом, написанные от руки.

А над всеми фотографиями размашистая надпись красным: «Зов предков». Информация с иронией.

Мистер Конрой подошел к одной из фотографий. На ней — улыбающийся паренек. Прямые светлые волосы, утиный носик, как у мистера Конроя. В руках бейсбольная бита. Под мышкой — шлем. На широком белом поле фотографии надпись: «Я жду тебя. Я был здесь 10.10.67, 10.11.67, 10.12.67, 10.1.68...» Большой пропуск — и слово «Папа». Мистер Конрой несколько мгновений смотрит в лицо на снимке, затем вынимает шариковую ручку и выводит сегодняшнее число. Ни слова не говоря, выходит из магазина.

Я догоняю его на углу. Он ждет меня под уличным знаком. Название «Хэйт-стрит» замазано желтой краской. Чуть ниже выведено: «Лав-стрит»

Снова мы идем и молчим. Вдруг он говорит:

— Мы потом думали с женой. Да, я суховатый человек. Я сам знаю. Но ведь он имел все, что хотел...

У него странная манера. Может молчать час. И вдруг продолжает мысль, будто и не было перерыва в разговоре.

«Сын сказал мне: «Ваша семья пронизана концепцией собственности. Вы — со своими автомобилями, телевизионными приемниками, своими накоплениями, — вы смертельно дезориентированы. Только среди бедных — надежда. Что бы ваши дети ни совершили, это всегда будет здоровее того, что натворили вы...»

«Мой приехал к нам на рождество. Он был страшен. Ездил по снегу на трехколесном велосипеде своей младшей сестры. Соседи убрали своих детей с улицы. Боялись. Люди сторонились его...»

«Вы думаете, они признают себя больными или виноватыми. Ничуть! Они считают, что в лечении нуждаемся мы».

(Из писем родителей в газеты и журналы, из выступлений членов недавно созданного Национального общества родителей бегущих детей.)

Конрой схватил меня за рукав и втащил на тротуар. На месте, где я только что стоял, бесшумно пришвартовался похожий на

¹ «Хэйт» — по-английски «ненависть», «лав» — «любовь».

океанский лайнер туристски¹» автобус. Из него выпорхнули десяток голубых и розовых старушек, пять загорелых седых джентльменов и морячок застенчивого вида в белой шапочке, похожей на тарелку из-под компота. Сразу возник и повис в воздухе густой треск, похожий на стук пишущей машинки, — старушки защелкали своими автоматическими фотокамерами.

С десяток ног на тротуаре поджалось. С полдесятка живописнейших фигур поднялось с асфальта и величественно удалилось.

Экскурсовод деловит, быстр и равнодушен:

— Моя фирма рада приветствовать вас в знаменитом на весь мир районе Хэйт-Эшбери, где впервые поселились так называемые «бегущие дети», или «цветы-дети», или еще — «хиппи». Недаром Сан-Франциско считается международной столицей хиппи. В разных странах их зовут по-разному. В Японии, например, — «фуцентоку», что в переводе означает «сумасшедшее племя».

— Обратимся для примера к одному из представителей этого племени. Эй, парень, на минутку...

От стены отделился высокий парень. На нем солдатское грубое одеяло с дыркой посредине. В дырку продета голова, и одеяло висит на плечах на манер мексиканского хоронго. Из-под одеяла видны только босые грязные ноги в завернутых до колен штанах. На лбу нарисована петуния. На шее висит стеклянная пробирка на кожаном ремешке. Пробирка заткнута пробкой. В пробирке ползает муха...

— Скажите, пожалуйста, кто ваши родители? — спросил экскурсовод парня, отворотившись от него вполоборота, как это делает, если вы замечали, белый клоун в цирке, бросая свои реплики рыжему и заранее зная, что тот ответит.

— Мой отец миллионер из Техаса, — лениво сцедил парень.

Кто-то из владельцев грязных ног на тротуаре заржал. Экскурсовод кивнул одобрительно.

— Зачем же вы покинули семью, странный человек?

— Вызов обществу, — быстро отозвался парень.

— Вы живете здесь инкогнито? — экскурсовод продолжал обращаться к экскурсантам, а не к парню.

26