Вокруг света 1968-10, страница 24

не горкомхоза. Не ахти, конечно. Но что поделаешь?

— И вы хотите выдать меня за преподавателя? Да десятиклассники раскусят меня на первом же уроке!

— Они поймут все так, как нужно понять.

— Вы думаете?

— Уверен.

— Но я же ни черта не знаю. Какой я учитель!..

— Ну-ну... Возьмем для начала то, что вы хорошо знаете, «Войну и мир», например. Читали, надеюсь?

— Вообще-то читал, но помню довольно смутно. Разве вот только главы о походе Наполеона. Мы их подробно в академии разбирали.

— Ну и чудесно. Вот и изучайте с ними поход Наполеона. Но осторожно. Поменьше параллелей. Помните, что среди ребят находятся и дети тех, кто работает у немцев. Ребята они хорошие, за отцов не ответчики,

но... Все-таки надо осторожно. * ♦ ♦

Вскоре в полуразрушенной конюшне бывшего горкомхоза начали свой учебный год выпускные классы городских школ. Для остальных классов не было пока ни разрешения комендатуры, ни педагогов. Началась и моя «педагогическая» деятельность.

Вооружившись прошлогодним классным журналом и для солидности толстым портфелем, одолженным у Скальпеля, ровно в девять часов утра я вошел в тот угол¹ конюшни, который теперь именовался десятым классом «А».

Пятнадцать парней и восемь девушек дружно встали при моем появлении.

— Здравствуйте, товарищи! — по-армейски обратился я к ним и сразу почувствовал, что брякнул не то, что нужно. Удивленные ребята ответили вразнобой и уселись за свои разномастные столы, не сводя с меня испытующих, любопытных взоров.

Не надо было быть педагогом, чтобы понять те чувства, которые переполняли сейчас этих обыкновенных советских школьников, тщательно причесанных и принаряженных ради первого учебного дня. Таня Соколова впоследствии мне рассказала, с каким волнением ждали они этого дня! Как хо

телось им, чтобы этот торжественный день прошел так, как проходил всегда. Вот, мечтали они, чуть скрипнув, открывается дверь, и к учительскому столу, на котором стоит огромный букет хризантем, подойдет знакомая им до последней морщиночки Серафима Павловна, Серпо, как прозвали ее, учительница литературы. Класс дружно встанет навстречу из-за своих черных сверкающих парт. И все вокруг так близко, так знакомо: и черная доска, и палочка мела, и чистая влажная тряпочка... Милые мелочи, которые раньше не замечались и так мало ценились! И нет ни войны, ни вражеских солдат в родном городе, ни погибших родных, близких товарищей — ни всего того ужасного и бесчеловечного, что, как страшный ураган, ворвалось в жизнь, все скомкав и изуродовав...

Но все было не так. Не было двери — был узкий проход между облезлыми шкафами. Не было парт — были собранные из разбитых домов разно

мастные столы, скамьи и табуретки. Не было букета цветов — был удушливый запах конюшни и полусвет от забитых фанерой окон, а над черной облезлой доской висел портрет фюрера с черными усиками и пронзительным взглядом маленьких крысиных глаз... И не было Серпо. Вместо нее стоял незнакомый, чужой человек, смущенный и растерянный, стоял и молчал, переводя взгляд с одного лица на другое.

А поразмыслить новому преподавателю было о чем... Только здесь, в полутьме конюшни, лицом к лицу с пытливыми, вопрошающими глазами, я понял, что судьба свела нас вместе не только ради моей безопасности, не только ради моей маскировки. Отныне я должен разделить со Скальпелем его огромную моральную ответственность за судьбы этих подростков. Только сейчас я понял все значение, всю глубину благородного замысла старого педагога. Дело было, конечно, не в аттестатах.

22