Вокруг света 1968-10, страница 77

вавших об особой тщательности, с которой они в этот раз оделись. Они шли бедром к бедру, сплетая руки, наклонив головы; она шли и пели.

Тарова еле доставала головой до плеч своим товаркам, рост и физическое развитие которых подчеркивали ее детскую незрелость. Это была моя первая встреча с ней после появления гама у хижины Намури. Она пела вместе с остальными, высоко подняв голову и смеющимися глазами поглядывая по сторонам. Но когда вся группа, закончив песню, остановилась, она закрыла лицо руками и неожиданно метнулась в сторону, пытаясь спрятаться за остальными девушками. Это совершенно безотчетное движение, выражавшее смесь робости и смущения, более чем что-либо другое напомнило мне о том, что она еще ребенок, которого захлестнуло и унесло волнами взрослой жизни, ребенок, не понимающий, почему он оказался в центре внимания.

Через три месяца состоялась свадьба.

Ночью в нескольких ярдах от хижины Гихигуте, отца Таровы, я услышал низкие заунывные голоса. Я представил себе людей, сидящих у деревянных стен и поющих, закрыв глаза, в темноте. Деревья заволокла жемчужная дымка, она поднималась между ветвями по колоннаде лунных лучей и выплескивала на покрытую тенями землю мраморную белизну. Время or времени пение прекращалось, и тогда в течение нескольких минут негромко говорил один голос, ласковый тон и равномерный поток слов которого несли и себе мягкую назидательность. Потом пение стало громче. Голоса женщин пронзительным дискантом звенели на более глубоком фоне гортанных мужских голосов. Лунный свет на плетеной крыше затрепетал еще сильнее, и когда пение в хижине достигло апогея, казалось, все вокруг захлестнули потоки сияния.

Я зашел внутрь и с трудом нашел место около входа. Тьма в хижине была кромешная. Мое колено оказалось плотно прижатым к ноге соседа.

Трудно описать необычайность последующего получаса. Почти сразу же, окруженный со всех сторон бестелесными голосами и безликими фигурами, я почувствовал, что меня охватывает необычная тревога. Воздух был насыщен едкими запахами, потом немытых тел к менее знакомыми мне стран

ными ароматами, щекотавшими мне глаза и ноздри. Песни следовали одна за другой; временами пронзительный, причитающий голос запевал, ведя других за собой. Другие подхватывали мощным хором. Звук поглощал меня и уносил с собой за стены хижины, далеко к окутанной тайной заре человечества.

Я услышал возню в проходе и, повернув голову, увидел в сероватом свете женщину, которая, встав на колени перед входом, передала внутрь несколько связок овощей: пит-пит, разную ароматическую зелень, деликатесы, собранные с огородов. Они переходили из рук в руки у очага, в котором жар светился, как драгоценность на дне колодца. Где-то рядом со мной послышался среди пения сухой треск ломаемой ветки, и мой сосед перегнулся вперед, чтобы сгрести золу с жара. Красное свечение стало ярче — и через секунды скрылось под грудой топлива. На хижину опять низошла тьма, а поющие голоса зазвучали еще сильнее. Когда уже казалось невозможным выносить пронзительность этого пения, к крыше взлетел дождь золотых искр, и через несколько секунд, как необычайный цветок, расцветший под действием магических сил, в очаге запылало пламя.

В свете его прыгающих языкоЬ странно освещенные лица слагались в фантастические композиции, а тени, украшавшие кольцеобразную стену хижины, неслись по ней в дикой пляске. Когда пение прекратилось, мои глаза нашли лица, которые я уже знал, — морщины вокруг глаз и в углах рта говорили об усталости долгой бессонной ночи. Где-то в заднем помещении дома, за плотно сплетенной бамбуковой ширмой, среди своих сверстниц сидела Тарова. В предшествовавшие часы в перерывах между песнями к ней время от времени обращались старшие родственники, рассказывавшие ей об обязанностях жены и учившие ее, как надо вести себя среди родных будущего мужа... Повинуясь какому-то незамеченному мной сигналу, голоса снова вновь слились в хоре. На этот раз пение было приглушенным, а его чуждый мне лад нес в себе нежную медлительность. Я разобрал в словах намек на расставание, щемящее упоминание близящегося мгновения разлуки, когда что-то навсегда кончится. Пение стало чуть громче, и когда последняя нота пронзительно задрожала, кто-

то, сидевший близ очага, погасил огонь приготовленными связками овощей. В этот момент, когда в хижине воцарилась полная темнота, я увидел, что улица снаружи освещена тем бледным светом, в котором замирает мир перед восходом солнца.

Было часа три дня, когда я снова вернулся в Гохайяку, и приготовления к завершающей церемонии шли уже полным ходом. Вокруг хижины Гихигуте собралась толпа женщин, которые сидели и болтали, не оставляя работы, заполнявшей всегда часы ожидания на любом торжестве. Земля вокруг них была усыпана кожурой сладкого картофеля и другими отбросами, соблазнявшими деревенских свиней; с пугливой жадностью они совали свои рыла в кучу мусора. Печи, где на раскаленных камнях медленно готовилась пища для пиршества, были запечатаны высокими земляными конусами.

Мужчины собрались на той же улице, но значительно дальше. В толпе было не меньше пятидесяти человек, многих из которых я не знал.

Когда я присоединился к толпе, ко мне сразу же подошел Гихигуте, который попросил меня, как единственного грамотного, достать бумагу и приступить к учету.

В этот раз распределялась только денежная часть выкупа. Гама собрали двадцать пять австралийских фунтов серебром. (Бумажные деньги папуасы не признают.) Деньги лежали в потрескавшейся эмалированной тарелке, стоявшей на земле рядом с Макисом, который как официальный представитель клана оделял ими каждого, кто имел на них право. А право имели все члены клана. Даже мальчишки, не старше двенадцати лет, получали по шиллингу. Никто не хотел сказать мне, сколько взяли себе Гихигуте и Старшие братья Таровы. Даже Макис, отказавшийся принять какую-либо часть выкупа, сделал вид, что ничего не знает.

После раздела все собравшиеся сели пировать у хижины Гихигуте. Я заметил воткнутую в землю палку, к которой были привязаны новая травяная юбка и ожерелье из раковин. На земле около нее лежали два билума, набитые кусками вареного мяса и внутренностей свиньи, а в нескольких футах от палки, там, где их не могли достать свиньи, на трех парах носилок, сделанных из молодых деревьев, лежало по целой туше. Все было готово к появлению Таровы.

75