Вокруг света 1968-11, страница 66

ГДЕ СЕВЕР?

Это хорошо знают составители «Толкового словаря». Север — «одна из четырех сторон света», «северная, холодная страна», а кроме того, «Арктика, холодный пояс земного шара». Хорошо знаете и вы, когда только еще собираетесь туда, не сомневаются и ваши друзья. «В Магадан? — спрашивают они и уточняют: — На Север, значит».

В Магадане как раз август, и ничто не напоминает о «северной, холодной стране»: жаркий, белый, скорее похожий на южный, портовый город. Но вы едете дальше. «В бухту Провидения, на Чукотку? — спрашивают вас новые, магаданские знакомые и завидуют: — А вот я еще ни разу не был на Севере».

В Провидения все вас поражает: узкая бухта с отвесными берегами, и пароходы, и сопки с черными каменными склонами, с нерастаявшим снегом на острых вершинах. Даже дощатый сарай на берегу кажется вам необыкновенным, потому что омывают его воды Берингова моря.

И дальше все будет так же: с удивлением вы замечаете, что Север отступает, отодвигается по мере того, как вы стремитесь к нему, уходите в эту, «одну из четырех сторон света». Не Север и Лаврентия: широкий залив с низкими, размытыми туманом очертаниями берегов, и низкие сопки, покрытые осенней, порыжевшей травой, и незаметный, слившийся с берегом поселок. «Оставайтесь у нас,— говорят в Лаврентия.— Чего вы не видели на этом Севере?»

Но вы еще ничего не видели на Севере. Правда, по дороге вы отмечали признаки его приближения: старух-чукчанок в самолете, в камлейках, с полосками татуировки на носу и щеках, бородатых летчиков в меховых, несмотря на лето, куртках — все это вы раньше хотя и не видели, но знали. Ваше представление о Севере создано книгами. И поэтому для вас все это — сопки, тундра, сияния, снег, долгие полярные дни и ночи — уже не новость, потому что все это уже было, превратилось в обыкновенную экзотику.

Наконец вы попадаете в поселок на самом берегу Ледовитого океана, но и для него есть свой Север — там, откуда осенью приходят льды.

И может быть, где-то здесь вы понимаете — нет для вас абсолютного Севера. Север — это то, к чему вы стремитесь, как к бесконечности, никогда не достигая. Поняв это, вы махнули рукой, успокоились, живете, как все, покорились «экзотике»: приобрели унты, ружья и курите трубку, на

которой долгим зимним вечером вырезали: «Уэлен».

Холодный пояс земного шара? Пурги? Да, но еще с осени заново оштукатурены стены, замазаны окна, обита дверь — изнутри войлоком, а снаружи оленьими шкурами — и угольник доверху засыпан углем, а в чулане полно теплой одежды: все эти ватные и меховые куртки, и нерпичьи штаны, и торбаса, и оленьи рукавицы, и свитеры,— но в столовую или магазин вы бежите в легких ботинках и брюках. И, рассматривая в журналах фотографии полярников среди нагромождений льда или одиноких путников на снежных равнинах, вы ловите себя на том, что ищете, не высовывается ли где угол дома, или конец трубы, или гусеница вездехода, потому что точно знаете, что все это рядом, в двух шагах. Но и фотограф свое дело знает — ничто не высовывается...

А между тем Север накапливается в вас по мелочам, которые здесь так важны и живо обсуждаются всеми: вчера ветер был южный, а сегодня северный; утки хорошо летят, сильный шторм; снега в этом году мало, а прошлой зимой в это время все камни на сопке уж были закрыты; куропатка подлетела к самому дому — утром вышел, а она сидит у крыльца; сосед убил нерпу; песцы куда-то ушли из тундры; завтра обещали самолет... На стене висит силуэт «Аннушки», вырезанный из какого-то журнала, и календарь, в котором дни, когда прилетал самолет, отмечаешь крестиками. Потом можно подсчитать: чаще всего он прилетает зимой, в промежутках между пургами, а весной распутица, а летом частые туманы, а осенью дождь...

Так проходят три года, близится отпуск, едешь на материк; и тут-то через некоторое время и начинают возвращаться и овладевать тобой все эти мелочи, подробности, с которыми свыкся там и не замечал. Теперь, когда уехал, понимаешь, что Север — это и сопки, та линия сопок на юге, которую выучил наизусть, и тундра, тот сухой бугор за лагуной, где раньше всего весной сходит снег и где подолгу сидишь, карауля налетающих на озера гусей, и киты, стада которых во множестве появляются осенью у берегов, плывут в пролив и на юг. И, лежа на узкой раскаленной полоске пляжа, где-нибудь между Лазаревской и Сочи, вдруг приподнимаешься, вглядываешься в застывший на горизонте пароход и бормочешь слова, малопонятные для окружающих: «Коробка. На Пе-век. Генгруз».

63