Вокруг света 1968-11, страница 76

съшавшейся по ступенькам, и почувствовал, как у

«его что-то оборвалось в животе.

Он сел и сидел на нарах, обливаясь потом, и несколько минут не мог перевести дыхание. Он закурил сигарету и после двух затяжек почувствовал, как к нему возвращается дикая злоба, только на этот раз он зарыдал. Малый, который лежал на соседних нарах напротив него, тоже сел.

— Успокойся, дружище. Дай-ка' и мне сигарету.

— Захлопнись, ты, проклятая скотина! — завопил он и швырнул ему пачку. Чувствуя тошноту, он думал о своих паршивых работах, сперва о том, как чистил ботинки, нюхая вонючие ноги, нюхая запах гуталина, — он до сих пор помнит этот запах, и от одного воспоминания даже сейчас его может вырвать, — и как над ним смеялись в школе, потому что от него самого несло этим запахом. (Он приставил ладонь к носу и машинально обнюхал пальцы.) Он становился старше, и работы менялись одна за другой: работал посудомоем, хватал тарелки, поигрывая кончиками пальцев — до того тарелки были горячими, когда выскакивали из моющей машины, — и, собрав двухфутовую стопку, несся с нею куда-то... работал на бензоколонке — сначала за тринадцать долларов в неделю, а потом, когда проработал там два года, за пятнадцать... Мэри плакала у него на груди в парке: «Почему бы нам не пожениться?» Он рассвирепел: «Катись к черту, я и один проживу! Да и что в тебе такого есть, чего бы я не получил от других? Полтора доллара». На углу вечно слонялись парни — у них и таких денег не было, разве что иногда хватало в бильярд сыграть. «Так вот я вам, чертям, скажу: профессию иметь надо, тогда и деньги будут. Посмотри на меня, своего старого отца, вот что я тебе скажу». «Тони, Христа ради прошу, когда же ты починишь перила?..»

Он снова сел, у него кружилась голова.

— За каким чертом? — негромко сказал он сам себе. — За каким чертом все это нужно?.. — на этот раз совсем тихо.

Какой-то солдат заглянул в блиндаж.

— Живо, ребята! Они опять начали. Поднимайтесь!

В каком-то оцепенении он потянулся за каской, пристегнул ранец, схватил ружье и, шатаясь, пошел вверх по ступенькам, в небо, такое же, как Четвертого июля, только чернее. Японцы наседали — это было слышно, а затем ему стало кое-что и видно. Они действовали точно так же, как когда высаживались: сперва принялись за один участок траншеи, затем, когда там сосредоточился весь огонь, пошли в атаку на другом участке и атаковали, пока оборона не начала сдавать. В конце концов они ворвались в траншею и, вытянув на себя подкрепление с первого участка, обрушились всеми силами на оголенную траншею.

Его взвод получил приказ двинуться по траншее к месту прорыва, но не успели они пройти и половину пути, как японцы рванулись к тому участку, где они только что были. За секунду до этого у него все еще кружилась голова, и он яростно спрашивал самого себя: «За каким чертом я здесь оказался? Зачем? Зачем?» и, пока японцы рвались к траншее, визгливо выкрикивал: «Это дешево, дешево...» Должно быть, в этот момент в нем что-то изменилось, потому что, когда японцы начали сыпаться в траншею не дальше чем в сорока ярдах от него, он вдруг почувствовал, что ему плевать на сержанта и вообще на все на свете, и, выскочив из траншеи, что было сил пустился бежать к городу. И уже

очень скоро ему стало казаться, что вместе с ним бежит вся эта проклятая армия...

КАПИТАН, 1936—1941 Не знаю, Боуэн, мы сгнили.

Ни во что не верить перестало для него быть источником утешения. В кабинете архитектора время шло медленно. Когда-то он доказывал, что анализировать соотношение линий без учета фактуры — жеманство, во всяком случае, для художника, а теперь он рисовал линию к линии и наносил фактуру, где это требовалось, только вместо того, чтобы, как прежде, писать маслом цементные плиты или водонепроницаемый бетон, условным обозначением изображал поперечное сечение. У всех, кто трудился в чертежной, рукава были перехвачены тесьмой; согнувшись и втянув головы в плечи, чертежники стояли перед длинными столами и работали. Некоторые были в гетрах. Он решил, что по этому поводу стоит сделать обобщение, и сказал: «Чертежникам для полноты счастья необходимы гетры», но так как люди, которым он это сказал, никогда не работали и не бывали в чертежной, они не сочли его замечание особенно глубокомысленным.

Просыпаясь по утрам, он строил гримасы. Большую часть рабочего дня ему предстояло транскрибировать одни символы в другие, но ведь не он их придумал. «День самососредоточения», — говорил он Кове, но это редко вызывало у нее улыбку. Он понимал, что Кова была к нему в претензии: она считала, что он продается. Но помня о том, что именно она хотела, чтобы он взялся за эту работу, и сама договорилась о ней со своей семьей, он злился и чувствовал обиду. Однако со временем он понял Кову: она тогда считала, что им, в их затруднительном положении, необходимо иметь возможность воспользоваться этой работой только для того, чтобы отвергнуть соблазн и вновь увериться друг в друге. Она уговаривала его поступить на эту работу, потому что видела в ней своего рода противовес; надо было все это учитывать, когда он принимал решение. Ей было нужно, чтобы он сказал: «Мы выстоим, продержимся за счет заказов УПР, я не стану продаваться», что означало бы не то, что она не устала жить без денег, она устала, а то — он понял это слишком поздно, — что именно искусство держало вместе этих двух пьяных козликов иа красном покрывале.

Как-то вечером они пили в баре вместе с одним из своих друзей, с Генри, судьба которого имела немало сходных черт с судьбой Боуэна Хилларда. Они спокойно потягивали коктейли, пока Генри, нарушив молчание, не стал декламировать снова и снова: «Мы — люди, влекомые смертью, мы — люди, влекомые смертью».

— Заткнись, — сказала ему Кова. Но он продолжал:

— Мы люди, влекомые смертью... Похоже на Элиота, верно, Боуэн?

Тогда Кова выкинула нечто неожиданное: она перегнулась через стол и с треском влепила Генри пощечину.

— Кова, оставь его! — закричал он, и тут все они вспомнили, где находятся. Кова на секунду задержала на нем свой взгляд и зарыдала. — Пойдем, нам нужно идти, — сказал он. — А то я завтра не встану вовремя и опоздаю на службу. Мне предстоит расставить пятнадцать сортирчиков на

73