Вокруг света 1969-04, страница 45

набивные мячи), — причем ярость полицейских заметно нарастала. Явление это было весьма неожиданным, но впоследствии во все дни побоищ мы наблюдали его на каждом шагу: чем более жестоки и безжалостны были фараоны, тем сильнее нарастала их ярость.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

ДЖОН СЭК: «Иди в чикагскую полицию! Носи пистолет и дрыхни до полудня!» А с другой стороны, домой он заявился в четыре утра, в горле жжет от слезоточивого газа, словно объелся красного перца. Глаза режет, устал как собака — ночью опять выкуривали дармоедов из Линкольн-парка. «Опять эти хиппи» или «опять эти йиппи», — пробурчал он своей супруге — Маме, забираясь под простыню с техасским узором из желтых розочек, под одеяло в 16 долларов 92 цента, под распятие на стене. В ответ половина испустила первое попавшееся «Ишь ты!..», лаконично выразив тем самым свое отношение к непрошеным гостям, наводнившим Чикаго. Прошла еще минута, и чикагский полисмен 14020 захрапел.

В полдень Мама стояла на кухне и жарила яичницу с олениной. Дети, давно уже получившие свой витаминизированный завтрак, встретили появление 14020 радостным визгом. Стены гостиной были украшены их цветными фотографиями, выдержанными в розовых и лиловых тонах, — свидетельство ежегодных посещений фотографа: «Улыбайтесь, снимаю!» А в столовой за стеклом — как оракул на этажерке — разместилась семейная библиотека 14020.

Больше всего в этой библиотеке обожал он «Самые любимые стихотворения американского народа». В роковой для страны час кто-нибудь схватит молоток для колки льда и разобьет стекло, чтобы услышать, как поет Америка: «Внемлйте, дети мои, и да услышите...» Когда 14020 читал эти строки, перед его мысленным взором появлялся булыжный мост, лошадь в яблоках и фигура всадника. «В год тысяча четыреста девяносто второй...», «Если дело единожды начато...», «Боже, надоумь меня жить, как все люди...». «Что видишь ты в рассветной дымке....» — вот вам экстракт той дистиллированной атмосферы, которой дышит американский мальчишка со дня своего появления на свет.

Читатель, если ты пожелаешь узнать психологию рядового чикагского винтика, достань экземпляр «Самых любимых стихов американского народа» (Гарден-Сити, 1936) и все подобные ему издания, перемешай их зачитанные листы, разотри в порошок, добавь немного воды, размешай хорошенько, разотри все комки, прибавь еще воды, чтобы получилась однородная кашица, и поставь в духовку, нагретую до 36,6 градуса. Готово? Это варево называется «полицейские мозги по-чикагски», душа отечественного производства, серое вещество, которым начинена голубая униформа второго по величине города страны, квинтэссенция американского мировоззрения, которому уже стукнуло 192 года.

Чтобы снабжать кровью густую эту кашу, даже самые отдаленные ее клетки, сердца не требуется. Вместе с каждой новой порцией кислорода 70— 80 раз в минуту всякий верноподданный американец получает очередной заряд прописных истин и фаршированных правил поведения для мещан среднего класса. Не забудь, что на долю этого

сословия, вместе со всеми, стоящими ниже на социальной лестнице, приходится не такой уж малый процент американцев. «Не забывай мыть за ушами»; «Пожалеешь розгу — испортишь ребенка»; «А если твоя сестра за такого выйдет...»;, «Переходи улицу только при зеленом свете»; «Жуй шпинат»; «Принимай ванну...» Дети — почитатели цветов! Барабанщик, отбивающий такт вашего марша, — увы! — играет в крохотном камерном оркестре. А сотни миллионов людей пою^ те самые респектабельные «Омы», что и чикагская полиция! Так что, если эта полиция порой забывает, где законы общества, а где его нравы, то стоит ли ей это ставить в отроку?!

— Джон! Завтрак готов, Джон! — кричала Мама сверху, и 14020 поднялся с постели, побрился, влез в свои голубые брюки, ширина которых не изменилась со времен Теодора Рузвельта, нацепил пистолет, дубинку, наручники, газовую гранату и, позавтракав олениной, ушел. «Будь осторожен, Джон!» — крикнула ему вслед, как всегда, жена, и 14020 влился в ряды блюстителей порядка, которых некоторые молодые люди зовут не иначе как «свиньи».

В один из дней заседаний съезда отряд полиции расположился на расстоянии брошенного камня — нет, чуть подальше — от газонов парка, где паслись молодые люди, хиппи, как их звали газеты.

На траве вокруг этой веселой стайки, засоряя зеленые окрестности (все урны из парка Чикаго убрали, так как молодежь разжигала в них костры), валялись печатные органы хиппи и иже с ними.

Члены отряда познакомились с этими материалами не столько, чтобы понять образ мыслей гостей парка, сколько, чтобы знать, за что их ругать. Типичной для всей этой литературы была листовка с 18 требованиями. Некоторые из этих требований были настолько здравы, что хоть сейчас заноси их в программу демократов. Например: «9. Покончить с хищническим отношением к природным богатствам». Другие пришлись бы по душе самому лояльному американцу 60-х годов: «7. Отмена платы за жилье, одежду, медицинскую помощь, образование, продукты питания, транспорт и общественные уборные». Но все эти идеи были выражены в такой залихватской форме, что застревали в ушах наших констеблей, как резиновые пробки.

В конце дня к ним подъехала девица на велосипеде, крикнула им в лицо: «Свиньи!» — и умчалась, пригнувшись пониже к рулю, как на гонке «Тур де Франс», на случай, если тем придет охота запустить в ее черноволосую головку пистолет 38-го калибра или открыть огонь. В другой раз ветер донес до полицейских ушей какие-то выкрики: «Хрю-хрю-хрю!» Отряд проглотил и это, не утратив веселого расположения духа. Считают, что подобные метафоры, единожды пробив полицейскую шкуру, растравили в конце концов их мстительную душу и что в среду они решили взять свое, — чепуха! Ибо «слово не камень и не палка, хребта не перешибет!» — еще одна ценная старая американская истина, и если бы удалось доказать, что принадлежит она Лонгфелло, то эти незабвенные строки можно было бы поместить в следующем, сорок седьмом издании «Сам. люб. стих, ам. н а р.» в разделе «Вдохновляющее». Истина эта занимает прочное положение в черепной коробке каждого полисмена.

43