Вокруг света 1969-05, страница 27

Темная рука поднялась и взяла фонарик. Потом двое детей отбежали — в том же направлении, что и в первый раз. Когда они добрались до угла, словно по команде, зажглись все уличные огни, и дети остановились и посмотрели на них прежде, чем бежать дальше. Майкл видел, как фонарик поблескивает в руке мальчика, и только тогда ему пришло в голову, что они, так долго ждавшие, чтобы поблагодарить его за хлеб, за фонарик не поблагодарили его. Наверное, решил Майкл, от такого подарка они лишились дара речи; и мысль о собственной щедрости утешила его: ведь он не мог не испытывать огорчения, глядя, как его фонарик уносят другие.

Майкл по своей натуре был довольно замкнутым ребенком. У него не было ни братьев, ни сестер; родители работали весь день, и в школе друзей у него было мало. Но он совсем не чувствовал себя несчастным в своем одиночестве. Прежде всего он к нему привык; и потом, поскольку он был одинок, ему легче было погружаться в свои фантазии. Он играл часами один в игры собственного изобретения: в войну, в исследование, в мореплавание, в шпионаж, воображая себя живущим в доме, якобы находившемся под или над его настоящим домом. Прошло не много времени, и эти двое африканских детей стали персонажами его игр: ведь их слабость и бедность, их зависимость от него давали Майклу безграничные возможности для проявления доброты, щедрости, смелости, решимости. Иногда в играх Майкл спасал жизнь мальчику, и тот на ломаном английском благодарил его. Иногда он спасал жизнь девочке, и тогда она робко просила извинить ее за то, что она доставляет ему столько хлопот. Иногда он не успевал спасти ни его, ни ее, хотя и старался изо всех сил, и тогда происходили трогательные сцены последнего прощания.

Но в настоящей жизни Майкл совсем не играл с этими детьми: уж слишком они были грязные, оборванные, странные, настойчивые. Их настойчивость заставила, наконец, Дору рассказать о них матери Майкла; а мать исполнила свой долг, сказав сыну, чтобы он ни а коем случае не играл с этими детьми и не давал им ничего ценного. Играть с ними! Даже мысль об этом показалась Майклу смешной и нелепой. Кроме

хлеба и фонарика, он дал им лишь несколько старых игрушек, две майки и старые парусиновые туфли. Матери Майкла, конечно же, дела не было до этих игрушек и старой одежды. Ей только очень не хотелось, чтобы сын играл с негритятами. Она опасалась, как бы он не набрался от них всякой заразы, дурных слов и вообще «кафрских привычек». Услышав и от Майкла и от Доры, что он совсем с ними не играет и что он ни разу не приглашал их даже на задний двор, мать Майкла перестала волноваться.

Обычно они появлялись раз в неделю — встречали Майкла, когда он шел из школы, или поджидали у задней калитки. Весенние ветры уже прогнали стужу — чуть ли не за одну ночь, — а дети все приходили. Они никогда ни о чем не разговаривали. Их слова благодарности не менялись ни в тоне, ни в краткости, что бы Майкл ни давал им; но он узнал, что мальчика зовут Франс, а девочку — Энни, что живут они в поселении Грин-Пойнт и что мать и отец у них умерли. За все это время Майкл ни разу не дотрагивался до них, если не считать тех мимолетных прикосновений рук, когда он протягивал им какой-нибудь подарок. Однако иногда Майклу хотелось, чтобы они пояснее выражали свою благодарность; он считал, они могли бы, например, схватить его руку и сжать; или упасть на колени и поплакать — хотя бы раз. Ему же приходилось довольствоваться фантазиями о том, как они говорят о нем среди своих друзей, когда возвращаются в нищету полуразрушенного поселения Грин-Пойнт, о том, как их друзья, должно быть, недоверчиво слушают их рассказы о добром белом маленьком баасе, который дает им пищу, игрушки и одежду.

Однажды Майкл вышел к ним с вещицей, которой особенно дорожил: с красивым набором из ручки и разноцветных карандашей, подаренным ему недавно в день рождения. Он и не думал давать этот набор африканским детям. Ему просто хотелось поделиться своей радостью с кем-нибудь, кто еще не видел его ручки и карандашей. Но увидев, как дети глядят v на открытую коробочку, Майкл понял, что совершил ошибку.

— Это не для вас, — резко сказал он. Дети молча переводили взгляд с коробочки на Майкла и

снова на коробочку. — Вам можно только посмотреть, — сказал Майкл.

Он крепко сжал коробочку в руке и протянул ее: ручка и карандаши сияли внутри отделанного бархатом футляра. Две головы сошлись над коробочкой, дети так и впились в нее глазами.

Наконец мальчик поднял голову.

— Красиво, — выдохнул он. Его рука медленно потянулась к коробочке.

— Нет, — сказал Майкл и отдернул руку.

— Баас?

— Нет. — Майкл отступил немного подальше от умоляющих глаз и протянутой руки.

— Пожалуйста, баас, мне?

А его сестра сказала:

— И мне тоже, баас.

— Нет, это не для вас. — Майкл попытался засмеяться. Он досадовал на себя за то, что показал им набор, и в то же время был шокирован. Впервые они просили не хлеб, а что-то совсем иное.

— Пожалуйста, баас. Оно красивое. — Голос мальчика, срываясь, задержался на последнем слове, а потом, будто эхо, это слово повторила его сестра, ее голос тоже стал протяжным:

— Краси-ивое.

— Нет! Я не дам это вам! Я вам ничего не дам, раз вы просите это! Слышите?

Глаза у них погасли, а мальчик судорожно сжал ручонку своей сестры. Будучи теперь уверенным, что они больше не попросят коробочку, Майкл смягчился и сказал:

— Я пойду в дом и скажу Доре, чтобы она вынесла вам хлеба.

Но несколько минут спустя Дора вошла в его комнату.

— Маленькие кафры ушли.

В руке она держала тарелку с хлебом. Дора ненавидела этих двух детей, и Майклу показалось, что он уловил в ее голосе какой-то триумф, когда она сказала это.

Он вышел посмотреть, правду ли она говорит. Переулок был пуст. Дойдя до улицы, он посмотрел в оба ее конца, но и там их не было видно. Они ушли. Он прогнал их. Майкл ожидал, что вдруг почувствует себя виноватым, но, к его великому удивлению, с ним не произошло ничего подобного. Ему стало легче, вот и все.

Когда несколько дней спустя они появились снова, Майкл чувствовал к ним презрение за то, что после всего случившегося они вернулись.

— Стало быть, вы вернулись? —

25