Вокруг света 1969-06, страница 47

дев, что эта тварь не понимает язык господа бога и не обучена чтить его слуг. Приглядевшись внимательнее, он обнаружил, что уж слишком был похож на человека этот мнимый ангел: от него исходил невыносимый запах бродяжничества, крылья его кишели паразитами, крупные перья были истрепаны земными ветрами, и вообще ничто в его нищенском облике не соответствовало высокому ангельскому сану. Падре Гонсага покинул курятник и обратился к прихожанам с краткой проповедью об опасностях, которые таит в себе легковерие. Он напоминал им, что дьявол имеет дурную привычку прибегать к уловкам карнавала, чтобы запутать простодушных. В заключение падре заметил рассудительно, что если крылья не являются существенным элементом для определения разницы между ястребом и самолетом, тем в меньшей степени они могут служить для признания этой твари ангелом. Несмотря на это, он пообещал написать письмо епископу, чтобы тот написал другое письмо примасу, а тот, в свою очередь, — папе римскому, дабы окончательный вердикт пришел, таким образом, из самого высокого трибунала.

Его призыв к осторожности упал на бесплодную почву. Новость о пленном ангеле распространилась с такой быстротой, что через несколько часов двор превратился в рыночную площадь, и пришлось прислать войска, чтобы штыками разогнать толпу, которая каждую минуту могла разнести дом. У Элисенды заболела спина от бесконечной уборки мусора, и ей пришла в голову хорошая мысль: огородить двор забором и брать пять сентаво с каждого, кто хочет посмотреть на ангела.

Приходили люди из очень далеких краев. Приехал как-то бродячий цирк с летающим акробатом, который несколько раз пролетал, жужжа, над толпой, но на него никто не обратил внимания, потому что у него были крылья звездной летучей мыши, а не ангела. Отовсюду приходили больные в поисках исцеления: несчастная женщина, с детства считавшая удары своего сердца и которой уже не хватало чисел, один португалец, который никак не мог заснуть, потому что его мучил шум звезд, лунатик, каждую ночь встававший, чтобы разрушить то, что делал днем, и многие другие. Посреди этого столпотворения, от которого дрожала земля, Пелайо и Элисенда, хотя и бесконечно уставшие, были счастливы — меньше чем за неделю они набили деньгами перины, а вереница паломников, ожидавшая своей очереди посмотреть ангела, все еще не уменьшалась, пропадая за горизонтом.

Ангел, доведенный до отчаяния адским жаром лампадок и свечей, что оставляли паломники у вхо

да в его пристанище, только тем и занимался, что искал в курятнике места, где бы устроиться поудобнее. Сначала его пытались кормить кристаллами камфары, которые, если верить учености вещей соседки, были основной пищей ангелов. Но он от них отказался, как отказался затем и от аппетитных завтраков, что ему приносили паломники, и никто не знал, то ли потому, что он действительно был ангел, то ли просто от старости. Ел он только баклажанную икру. Единственным его сверхъестественным достоинством казалось терпение, особенно в первые дни, когда его клевали куры, охотясь за звездными паразитами, расплодившимися в его крыльях, и калеки выдергивали его перья, чтобы прикоснуться ими к своим ранам, а менее благочестивые бросали в него камни, чтобы он поднялся и они бы получше его разглядели. Один только раз его вывели из себя — это было, когда ему прижгли бок каленым железом для клеймения телят: он так долго лежал неподвижно, что его сочли мертвым. Он встрепенулся, вскочил, крича что-то на своем непонятном языке, с глазами, полными слез, несколько раз ударил крыльями, подняв тучи куриного помета, лунной пыли и внезапный, холодящий душу порыв ветра, который показался дыханием того света. Хотя многие считали, что это была обычная реакция боли, а не гнева, лосле того случая старались его не волновать, ибо все поняли, что его спокойствие было спокойствием притихшего урагана, а не пассивностью серафима на пенсии.

Падре Гонсага безуспешно пытался унять ветреную паству, пока не прибыло высокое истолкование природы пленника. Но Рим забыл о необходимости срочного решения вопроса. Время уходило на то, чтобы установить, имелся ли у пришельца пуп, было ли в его диалекте что-либо сходное с арамейским языком, сколько раз он мог вместиться в острие булавки или не был ли это просто-напросто норвежец с крыльями. Эти обстоятельные письма так и шли бы, наверное, взад и вперед, до скончания века, если бы однажды провидение не положило конец терзаниям приходского священника.

Случилось так, что в те дни в местечко прибыл новый ярмарочный аттракцион: женщина, превращенная в паука за то, что однажды ослушалась родителей. Посмотреть женщину-паука стоило дешевле, чем посмотреть ангела, кроме того, разрешалось задавать ей любые вопросы о ее недуге, рассматривать ее и так и эдак, чтобы ни у кого не оставалось никаких со

Рисунки К. ЭДЕЛЬШТЕЙНА