Вокруг света 1969-06, страница 48

мнений в отношении истинности совершившегося чуда. Это был отвратительный тарантул размером с барашка, с головой печальной девы. Люди поражались не столько внешнему виду этого исчадия ада, сколько скорбной обреченности, с которой женщина-паук рассказывала подробности своего несчастья. Девчонкой она сбежала однажды из дому вопреки воле родителей, и когда, протанцевав всю ночь, она ^возвращалась домой по лесной тропе, страшный удар грома расколол небо надвое, в открывшуюся расщелину метнулась из бездны ослепительная молния и превратила ее в паука. Ее единственной пищей были комочки мясного фарша, что добрые люди бросали иногда ей в рот. Подобный спектакль — истинное олицетворение божьей кары — естественно, должен был затмить зрелище высокомерного ангела, который к тому же почти не удостаивал взглядом простых смертных. Кроме того, два-три чуда, которые ему приписывала людская молва, выдавали его некоторую умственную неполноценность: слепой старик, пришедший издалека в поисках исцеления, зрения не обрел, но зато у него выросли три новых зуба; паралитик так и не зашагал, но чуть-чуть не выиграл по лотерее; у прокаженного стали вырастать из ран подсолнухи. Все это скорее походило на насмешки, нежели на настоящие чудеса, и основательно подмочило репутацию ангела, а женщина-паук окончательно низвела его до положения ничтожества. Вот тогда-то падре Гонсага навсегда избавился от мучившей его бессонницы, и двор Пелайо снова стал таким же пустынным, как в те времена, когда три дня подряд шел дождь и крабы прогуливались по комнатам.

Хозяева дома на судьбу не жаловались. На вырученные деньги они построили просторный двухэтажный дом с балконами и садом, на высоком цоколе, чтобы зимой не заползали крабы, и с металлическими решетками на окнах, чтобы не залетали ангелы. Кроме этого, неподалеку от местечка Пелайо обосновал кроличий питомник и отказался от своей должности альгвазила, а Элисенда купила себе лаковые туфли на высоком каблуке и много платьев из переливающегося на солнце шелка, которые в те времена носили по воскресеньям самые знатные сеньоры. Курятник был единственным местом, о котором почти не заботились. Если его и мыли иной раз или жгли внутри мирру, то делалось это отнюдь не в угоду ангелу, а чтобы как-то бороться с исходившим из навозной кучи зловонием, которое проникало уже во все уголки нового дома. Вначале, когда ребенок научился ходить, они старались, чтобы он не оказался случайно рядом с курятником. Но постепенно они привыкли к этому запаху, и прошли, наконец, все страхи. Так что, прежде чем у мальчика стали выпадать молочные зубы, он уже беспрепятственно забирался играть в курятник через дыры в прохудившейся проволочной сетке. Ангел был с ним так же неприветлив, как и с другими смертными, но переносил с собачьей покорностью все жестокие проделки мальчишки, что позволяло Элисенде больше времени уделять домашним хлопотам. Ветрянкой они заболели одновременно. Врач, лечивший ребенка, не устоял перед соблазном осмотреть ангела и обнаружил у него такое больное сердце и столько неполадок в почках, что ему просто не верилось, как ангел еще мог жить. Од

46

нако больше всего врача удивило строение его крыльев. Они оказались такими естественными в этом абсолютно человеческом организме, что оставалось загадкой, почему у других людей не было таких же крыльев.

Когда мальчик пошел в школу, новый дом давно уже был старым. Солнце и дождь окончательно разрушили курятник. Освобожденный ангел бродил по всему дому, волоча крылья, как умирающая птица. В огороде он вытоптал все грядки с овощами. Не успевали его веником выгнать из спальни, как он уже путался под ногами на кухне. Казалось, что одновременно он мог находиться в нескольких местах, и даже стали думать, что он раздваивался, повторяя самого себя в разных уголках дома, а отчаявшаяся Элисенда кричала вне себя от гнева, что это настоящее мучение — жить в этом аду, набитом ангелами. В (последнюю зиму ангел так одряхлел и ослаб, что едва мог двигаться. Его глаза антиквара покрылись туманной пеленой, и он спотыкался на каждом шагу, натыкаясь на предметы, на его крыльях оставалось всего несколько куцых перьев. Пелайо закутал его в одеяло и отнес спать под навес, и только тогда они заметили, что по ночам у него был жар и он жалобно стонал, как старый норвежец, которого когда-то подобрали на берегу моря местные рыбаки. Пелайо и Элисенда встревожились, думая, что он умрет, и даже мудрая соседка не могла сказать им, что следовало делать с мертвыми ангелами.

Но ангел и не думал умирать: он пережил эту самую суровую зиму и с первым солнцем стал быстро поправляться. Несколько дней он просидел неподвижно в укромном уголке двора, и в декабре глаза его посветлели, обретая былую стеклянную прозрачность. На крыльях стали вырастать большие и крепкие перья — перья старой птицы, которые, казалось, скорее предназначались для смертного савана, чем для полета. Иной раз, думая, что его никто не слышит, он тихонько напевал песни звездных странников.

Однажды утром, когда Элисенда резала лук для завтрака, порыв ветра вдруг распахнул балконные двери и ворвался в дом; она подумала, что с моря надвигается шторм, но, выглянув в окно, поняла, что всему виной был ангел. Он готовился к полету, как-то неловко, неумело размахивая своими огромными крыльями. Неуклюжими прыжками передвигаясь по огороду, он смял все иаищи ,на грядках, словно у него были плуги вместо ногтей, и едва не развалил навес ударами крыльев, тускло блестевших на солнце. Наконец ему удалось набрать высоту, и Элисенда вздохнула с облегчением за себя и за него, увидев, как он пролетел над последними домами поселка, едва не задевая крыши и бешено размахивая своими огромными крыльями старого ястреба. Элисенда следила за ним, пока не закончила резать лук, до тех пор, когда его уже совсем не стало видно и он уже не был помехой в ее жизни, а просто воображаемой точкой над морским горизонтом.

Перевел с испанского А. ЕЩЕНКО