Вокруг света 1969-06, страница 74

наконец, из Волги в Рыбинское море и приткнулись к какому-то островку недалеко от Коприна. Островок был: — за пятнадцать минут обойдешь! — песчаный, поросший мелким сосняком, прелестный, необитаемый и так остро вдруг напомнил нам балтийское побережье своими соснами и песчаными пляжами.

Следы чаек на песке, выброшенные прибоем коряги, плавник, пара уток с мелким биением крыльев, поднимающаяся из-за косы, вздрогнувшее сердце... Мы брели среди длинного заката, потом за поворотом мелькнуло что-то красное, подошли ближе, пробрались кустами — два палатки. А возле палаток раскладной стол, такие же стулья, сидят за столом четверо, пьют чай, сдвинув на край стола пустые сковородки. На шнуре между соснами вялится рыба, лодка-казанка вытащена на берег...

Как же позавидовали мы, проходя мимо, покою, неспешности этих четверых, их одинокому мирному щитью здесь. Им купаться, ловить рыбу, а нам завтра с утра опять в путь.

Ночью на острове было так тепло, так нежно ходил между сосен ветерок, что не было никакой возможности спать под телогрейкой, но и скинуть ее нельзя было: комары (сколько их там было, штук пять?) все-таки звенели над ухом. В костер на ночь набросали корней, и дым, который волнами слегка наносило на меня — то нанесет, то отпустит, —• возвышенно пах ладаном.

Лежа на спине, по привычке бродя взглядом от созвездия к созвездию, я вдруг как бы укололся о спутник. Он блистал так ярко, как блистает и переливается только Венера в апреле, когда стоишь на тяге, лицом к уже глухому, коричневому закату, слушаешь далекие, слабые, как короткие вздохи, как удары сердца, выстрелы и ждешь появления вальдшнепов. ¹

Спутник летел быстро, перечеркивая созвездия, и вечный свет звезд как-то слабел, будто удалялся от его присутствия. За каких-нибудь десять минут он прочертил весь небосклон и погас за горизонтом.

— Нет, нет, — говорил я себе, — что же это такое! Это невозможно, завтра утром бросать все это и уходить. Вот на следующий год... байдарка, неторопливость, пожить недельку там, недельку тут...

Вот всегда мы все откладываем свою жизнь на следующий год. И мне пришел на память тоже обидный для меня час в море Лаптевых, когда съехали мы со зверобойной шхуны на берег половить омуля на какой-то речонке в тундре. Хорошо было ехать в ледяной прохладе, под солнцем, глядеть на далекую зелено-серую еще тундру...

Был июль, но в море плавали льды, и шхуна наша на горизонте миражем стояла в воздухе. Раза четыре закидывали мы с карбаса невод, но каждый раз попадалось по нескольку камба-лок, а омуля не было. В море было прохладно, на берегу — жарко. Шара и работа разморили нас. Пошли мы было на озеро пострелять уток, но едва отошли от берега — такие тучи комаров накинулись на нас, что мы и про охоту забыли. Вернулись мы к карбасу, погоревали и решили пойти попить чаю к промышленнику, жившему в избушке в километре от реки.

И пришли, сели, и только успел я оглядеться, только успел узнать, что хозяин живет тут один вот уже двенадцать лет, зимой ловит капканами песцов, летом охотится, рыбачит, как вдруг прибежали с улицы матросы, закричали: «Белуха пошла!» — и всех как ветром выдуло из избушки.

Так и не поговорили, так и не узнал я жизнь того человека, не породнился с ним. И опять была разлука-

Вчера, выйдя уже из Пошехонской губы, подняли мы паруса, но ветер был встречный, пришлось ходить крутыми галсами, и черный буй, который мы прошли, все маячил то с левого, то с правого борта — вперед мы почти не продвигались.

Давным-давно заметили мы на горизонте лодку, разглядели в бинокль и двух людей в ней, которые по очереди пропадали, сливались с лодкой, будто били поклоны друг другу. Долго мы гадали, что бы это значило, пока не догадались, что это рыбаки осматривают сеть и нагибаются по очереди за борт.

Не меньше часа прошло, пока удалось нам подойти к ним вплотную и купить рыбы. Вечером хлебали мы уху, но штук пять хороших лещей и судаков у нас еще оставалось, решили мы их завялить, сложили в вед

ро, засыпали солью, и вот сегодня рыба наша пустила уже сок, и теперь в нашей шлюпке пахло, как в рыбацком карбасе.

Кому как, а для меня нет на свете прекрасней, я бы даже сказал, торжественней запаха, чем запах свежезасоленной рыбы. Для меня это даже как бы и не рыбой пахнет, а всем остальным, что связано с ней, — палубой сейнера, скажем, сетями, водорослями, морем, смелостью и силой рыбаков, уютом кубриков— мало ли чем!

Впервые почувствовал я эту радость и напряженность в Пер-томинске на Белом море. Сошел с парохода, пошел со своим рюкзаком по причалу и остановился. Навстречу мне к пароходным сходням катили бочки с беломорской сельдью, большой склад был растворен, и из его гулкой прохладной темноты и глубины било запахом рыбы. И сразу этим запахом как бы задышали дикие берега Унской губы, песчаные дюны — угорья, как называют их поморы, — и весь Север с его Белым морем, переходящим в бесконечный свирепо-холодный и синий океан.

От парового сипения лебедки на пароходе, от стуков бочек о деревянный настил причала еще прянее была тишина белой ночи. Я оглянулся: Ун окая губа расширялась, переходя в море. Чернильные облака наверху были — как бы это сказать? — в параллельных горизонту зебровидных размывах, сквозь которые проглядывало чистое небо. Полоса неба над головой была бесцветно-голубой, потом шли полосы синие, зеленые, склонялись к оранжевому и у самого горизонта были клюквенного цвета.

И море, как небо, в пятнах и полосах, сначала пепельное, чем дальше, тем все румяней, и вдали на всем красном, розовом, желтом — черный силуэт карбаса с человеком в корме...

Мотор наш, наконец, заработал, командир закричал:

— В корму! Все в корму!

Путаясь в шкотах, наступая на

рюкзаки, мы полезли в корму, чтобы осадить винт поглубже, и так седели минут десять чуть не друг на друге. Потом мотор снова заглох.

— Ребята, давайте на весла... — распорядился командир.

Мы полезли по банкам, стали доставать весла, вставлять в