Вокруг света 1969-12, страница 67

ные признания, но в то же время хрип доводил до неистовства самих нападающих. Казалось, ничто не удержит собак от свалки, казалось, еще секунда, две... Но и здесь провинившемуся отводилось право почетно завершить инцидент. Попавший в окружение по очереди подставлял шею каждому псу, и хрип начинал стихать. Но упаси бог оказаться гостю строптивым и разразиться ответным ворчаньем — тогда путь к мирным переговорам закрывался, и нерасчетливому забияке приходилось, теряя боевое достоинство и клочки шерсти, спасаться постыдным бегством.

...Орешка занял позу, которую собаки, видимо, принимают как знак полного расположения и глубокого уважения к партнеру.

Дозор рядом, рядом его большой влажный нос, до которого вот-вот можно будет дотронуться. Сейчас он, Орешка, остановится, свернет калачиком хвост и снова пригласит Дозора к игре. Но Дозор снова отвернул голову и приподнял над клыком губу.

Нет, взрослый пес не зарычал, не встретил щенка грозным оскалом — «жест предупреждения» не был завершен, вместо «убирайся вон» Дозор произнес лишь «оставь меня в покое», или «отвяжись». Но Орешка все понял и послушно отступил.

Ну что поделаешь, если старый друг отказался сегодня поиграть. Придется ждать следующего утра, а пока надо извиниться перед Дозором, попятиться назад, выйти из запретного круга, а там можно снова поднять хвост, насторожить уши и, оглядевшись по сторонам, поискать себе другое занятие...

Среди всего прочего, внешне ясного, в жизни деревенских собак порой происходили события, объяснить которые мне не удавалось. В таких случаях я вспоминал слова профессора Реми Шо-вена, который признал, что наука о поведении «лишь слегка коснулась наших домашних животных». Причину этого французский биолог видел в предвзятом мнении людей о жизни кошек и собак: «Люди слишком склонны видеть в них самих себя...»

Не раз мне приходилось наблюдать, что из деревни исчезали все взрослые собаки мужского пола.

Они собирались где-нибудь на пустыре и словно обсуждали свои проблемы. Подойти поближе и послушать «разговор» псов мне так и не удалось. Обычно благорасположенные к человеку, наши собаки во время таких сборищ становились неузнаваемыми — достаточно было показаться поблизости, как «дума» тут же закрывалась и псы исчезали в лесу.

Заседание «думы» продолжалось обычно долго. Собаки, восседая на своих хвостах, располагались правильным кругом. Середина круга, которая вроде бы предназначалась для оратора, оставалась пустой, а ораторы предпочитали высказываться с места.

Высказывались собаки с помощью негромкого и незлобного ворчания. Ворчание было чем-то средним между лаем, боевым хрипом и протяжным . скулежом. Ни один из ораторов не перебивал друг друга. Между каждым выступлением следовала почтительная пауза. Наговорившийся пес тут же изменял свое положение: укладывался на землю, вытягивал впереди себя лапы и высоко поднимал голову. Перед повторным выступлением собака снова поднималась с земли. Никаких признаков ссор и недоразумений не наблюдалось.

Чем было для наших собак это тайное сборище: обсуждением текущих вопросов? Отчетом вожака?.. Не знаю. Замечу лишь, что после подобного заседания в собачьем мире никогда не происходило никаких заметных событий.

...Дружба между Шариком и Рыжиком возникла на моих глазах. До этого собаки как-то обходились друг без друга. Но однажды Шарик вернулся из лесного похода, волоча переднюю лапу, свернулся трясущимся калачиком около забора, и почти тут же около него оказался Рыжик.

Рыжик суетился, скулил, заглядывал в глаза раненого собрата, потом поднял к небу мордочку и тоскливо завыл...

До вечера Рыжик не отходил от пострадавшего. Оба пса провели рядом ночь. На следующее утро Рыжик, как обычно, посетил меня. Я предложил ему суп, но от супа пес отказался. Я протянул кусок сахара. Сахар Рыжик принял, но тут же положил его на пол. Происходило непонятное — собака отказывалась даже от лакомства, но продолжала смотреть на меня просящими глазами. Мне оставалось предложить толь

ко кусок хлеба. Рыжик схватил хлеб и бросился на улицу. Я выглянул в окно... Рыжик семенил к раненому Шарику, неся в зубах только что полученный от меня хлеб...

Подношение Шарик принял не сразу. Рыжик улегся рядом и прижал голову к земле. Хлеб лежал рядом, но самоотверженный друг даже не смотрел на него.

Долгое время я не спускал глаз с этой пары. Она была неразлучной. Все условности, связанные с территориями, ритуалы встреч и объяснений этими собаками были забыты. Теперь для сближения им уже не требовалось взаимных просьб. Они спали и ели вместе. Рыжик предупреждав Шарика об опасности, грозившей шкодливому псу со стороны людей или разгорячившихся собратьев. А Шарик за искренность и участие платил Рыжику заботой старшего и более сильного.

...В лесных деревушках существует суровый закон, по которому больные или состарившиеся собаки списываются из жизни. Ослепшей, оглохшей или просто неудачливой в охоте собаке почти всегда выносится смертный приговор.

В тот раз хозяин позвал соседа и попросил его выполнить неприятную процедуру. Потом они ушли в дом за ружьем, а когда вернулись, Пальмы, как звали этого пса, около дома уже не было...

Пальма далеко обогнула деревню, вышла на дорогу и быстрой рысцой куда-то уходила. Она уходила, несмело опустив хвост и прижав к голове уши... Куда? Может быть,' уловив в разговоре людей слово-сигнал «ружье», она отправилась на охоту? Но на охоту Пальма всю жизнь ходила в другую сторону. Да если бы она и отправилась на охоту, то вскоре должна была бы вернуться, не обнаружив рядом хозяина.

Но Пальма не вернулась, как никогда не возвращаются обратно собаки, ушедшие от смерти из рук людей. Правда, не все собаки понимают, что может грозить им. Но Пальма, видимо, поняла, хотя и не могла слышать ни одного слова — Пальма недавно оглохла.

В последнем предложении перед словом «поняла» я поставил другое колеблющееся слово «видимо». Я поставил его только для того, чтобы не навлечь упреков в поспешной попытке категорически объяснить поведение собаки, ушедшей от смерти.

64