Вокруг света 1970-04, страница 24

Вокруг света 1970-04, страница 24

— Понимаешь, я хотел проверить, имеет ли связь сборище на асьенде «Грасиа де Диос» с тем, что я узнал от Пачо.

— Пачо, который там? — ткнул я пальцем вверх.

Исауро рассмеялся:

— Там бог, а Пачо чуть пониже, у Больших Камней. Он за неделю перед тем был в Латакунге. Носил картошку на базар, да что-то неудачно: всего 20 сукре за мешок выручил, а провозился до вечера, и пришлось ему заночевать, как обычно ночуют индейцы, на мостовой у рыночной площади. Жаловался, что не мог уснуть. Привык к тишине, а тут какие-то парни во всю глотку песни горланят, машины едут одна за другой. Намучился он и встал посмотреть: куда это они едут? И, говорит, увидел на горе огненные знаки. Допытывался я, какие знаки. Может, это буквы?

«Да, да, — говорит, — знаки».

Пытался индеец их нарисовать, но у него получилось что-то похожее на чосу.

«Сколько? Какие?»

Руками показывает.

«Большие. С зайца будут».

«Как же с зайца? Вы ведь издали смотрели?»

Зря я прервал его. Пачо совсем растерялся. Понял я только, что он видел четыре знака, на расстоянии локтя один от другого.

— Ну, знаешь, Исауро, до огненных знаков могли молодчики из АРНЭ1 додуматься. Знают, чем суеверных -индейцев запугать.

— Вот именно. Так оно и было. Сборище фалангистов, а через неделю эта странно тихая фиеста на «Грасиа де Диос». Гомоналы собрались под предлогом именин сеньоры Авелы, матери этого болвана дона Галито. Было очень подозрительно, что на праздник пригласили самый узкий круг лиц, когда ежегодно в день ее именин — шумиха на всю страну: глухая старушка — одна из самых богатых дам Эквадора.

Как ты думаешь, кого я увидел среди гостей на асьенде? Того немца, который, помнишь, скрылся из Риобамбы.

— Гилер?

— Гилер или Хилер,. черт его разберет. Там был еще местный священник, потом мистер Перкер и другие, кого мне раньше видеть не приходилось, но губернатор дон Эмилио Конде ходил за ними как пришитый.

— Бесплатная пирушка никогда еще ему здоровья не портила.

— Индейцев на этот праздник не приглашали, но праздника без родео, а родео без пастухов не бывает, и многие пришли. Для такого случая все приоделись. Даже те, что грузили скот с машины в загон* даже те, что убирали двор и выгоняли бычков на арену. Они почистили свои войлочные шляпы, обвязали их полоской телячьей кожи, надели чистые рубахи, пончо доярче. Большинство, как и полагается индейцу, босиком, а на некоторых что-то вроде сандалий из старых автопокрышек. Ну, а некоторые были в настоящих альпаргатас, плетенных из камыша и раскрашенных, как картинка. Ты же знаешь наших индиос! Они не знают лени, делают и деревянные сохи, и домашнюю утварь, и материю для одежды, и знаменитые пончо, и лекарство от печали.

— Ты увлекся, Исауро. Что это за «лекарство от печали»? Чича, что ли? Да и есть ли у них время

1 АРНЭ (Аксьон революсионариа насьонал Эквадориа-на) — фашистская организация в Эквадоре. — Прим. ред.

печалиться? — выразил я сомнение. — Пять дней в неделю за клок земли на помещика спину гнут, а в остальные дни так усердно на своем поле работают, что им не до печали.

— А ты влезь в их шкуру да поживи как они,— отрезал Исауро. — Попробуй хотя бы натянуть штанины овчинные, вот тогда и почувствуешь индейскую печаль. Жуткую. До костей пронизывающую. Я вовсе не шучу, — горько усмехнулся он, — ведь даже эти штанины не принадлежат тем, кто их надевает. Чаще всего они хозяйские. Патрон дает их пастуху на время, да и то не каждому, а самым лихим ходокам.

Всю жизнь пастух пасет чужой скот в горах. Бесконечные туманные дни один на один с холодным ветром гор. Еда — окаменелые от холода вареные зерна маиса, и единственное утешение — длинная, как месяц одиночества, батута. На конце у этой трубы, ты 'знаешь, бычий рог, и, когда она ревет, собирая стадо, мне кажется, что душа пастуха рвется вон.

— Не в том зло, что пастух одинок... — начал я. Но Исауро не был склонен выяснять причины зла на земле и довольно сухо прервал меня:

— Вернемся к родео. Противно было смотреть на сынка дона Галито, — продолжал Исауро, — Пепе вырядился, как тореадор: шляпа, штаны в обтяжку, сапожки из лучшего шевро...

— Ну и пусть бы тешился. Зачем тебе в этом участвовать? Азарт, разъяренный бык, кровь...

— Какая кровь? Это же деревенская коррида! Не Мадрид и не Пласа де Торос! Хозяин по скупости не допустит, чтоб быка закололи вот так, за здорово живешь! Но зато деревенское состязание интереснее тем, что каждый может принять участие.

Для начала на арену выпускали таких флегматиков, хоть за хвост тяни, и Пепе успешно изображал из себя матадора, зад выпучивал, а сеньориты улыбались ему и аплодировали.

Потом выскочил из загона черный бычок с подпалинами и, не раздумывая, бросился прямиком на доморощенного матадора. Бедный Пепе, вместо того чтобы укрыться за загородкой, кинул свой желто-розовый плащ, перемахнул через колючую проволоку, ограждавшую арену, да зацепился и порвал штаны.

Плащ намотался бычку на рога и злил его. Он тряс головой, рвал тряпку в клочья, наступив копытом. Глаза у него стали бешеные, налились кровью, никому из господ не хотелось с ним связываться.

Я держался среди пастухов. Меня от них не отличить: обветренное лицо, кнут, вонючее пончо, поверх брюк для тепла надеты штанины, вывернутые мехом наружу.

Бык не казался мне страшным, и не с таким еще управляемся в загоне, но лезть гостям на глаза не хотелось. А бык такой свирепый был, воинственный, молодой, сильный! Уж драться так драться!

Словом, я не выдержал и выскочил на арену. Бычок пулей помчался на меня. Я чуть отклонился в сторону, и он проскочил мимо.

— Наверное, это была его первая коррида в жизни?

— Ну да. Его надо было подбадривать: эхо, торито, эхе! Когда мне удалось подхватить плащ и его розовая сторона замелькала перед мордой быка, он стремительно бросился на нее, но я легонько отводил плащ в сторону на вытянутую руку, и бык останавливался, не зная, что делать, опять бросался, пока не измучился. Спина у него взмокла, бока

22