Вокруг света 1972-10, страница 74

ного дарования, необычайной судьбы. В Дерпте его однокашники и друзья — поэт Языков и будущий великий хирург Пирогов. Здесь он был представлен В. А. Жуковскому, стихотворцу и переводчику. Эта встреча ввела Даля в самое средоточие русской литературы, в круг Пушкина, Одоевского, Гоголя.

Курс наук он окончил раньше срока. Армия была в турецком походе; по пятам за нею шла чума. Владимир Иванович не сомневался, что место его в войсках. В феврале 1829 года он выехал на юг. Вся Правобережная Украина толковала о чуме. В Бессарабии толки принимали оттенок панический. А за Дунаем пылали на городских заставах карантинные костры. Проезжающих окуривали серой, прыскали крепким уксусом. То были «способы наиудобнейшие к недопущению первоначально возникнуть смертоносной язве чуме», как выражались наши старинные медикусы.

В мае военный лекарь Даль прибыл к осажденной турецкой крепости Силистрия. Тут стало не до чумы. В окровавленных душных палатках хирурги пилили раздробленные кости, сшивали оборванные мускулы, вынимали из полуживых тел пули и осколки артиллерийских гранат. Такою узнал Даль войну. Она была не похожа на картины профессора «баталической живописи» Зауер-вея, ценимые воинственным императором Николаем Павловичем.

Какой-то солдат, раненный в грудь навылет, сказал после перевязки:

— Не всякая пуля в кость да в мясоГ иная и в поле... Покурить бы мне, ваше высокоблагородие.

— Нельзя, братец. От куренья помрешь, — ответил Даль и, достав из-за голенища тетрадку, записал про пулю и поле.

Война завершалась долгими переговорами в Адрианополе, осажденном чумой. Даль похоронил многих своих товарищей, полковых лекарей. «Привыкнешь, так и в аду ничего»... Это он тоже записал, подумав, что его привычка собирать слова и пословицы превращается в манию.

Лет тридцать спустя Даль рассказывал: «Живо припоминаю пропажу моего вьючного верблюда, еще в походе 1829 года в военной суматохе, перехода за два до Адрианополя: товарищ мой горевал по любимом кларнете своем, доставшемся, как мы полагали, туркам, а я осиротел с

утратою моих записок: о чемоданах с одежей мы мало заботились. Беседа с солдатами всех местностей широкой Руси доставила мне обильные запасы для изучения языка, и все это погибло. К счастью, казаки подхватили где-то верблюда, с кларнетом и с записками, и через неделю привели его в Адрианополь. Бывший при нем денщик мой пропал без вести».

Турецкая кампания сменилась польской. Даль снова был в походе. Возле местечка Юзефов он совершил подвиг, о котором впоследствии было рассказано во всех его биографиях, даже самых кратких. Подвиг состоял в том, что однажды Владимир Иванович, испросив разрешение начальства, . взялся навести понтонный мост через Вислу и, к общему изумлению, навел. Более того — организовал оборону на все время переправы и, наконец, собственноручно перерубил канат, соединявший понтоны, пренебрегая выстрелами польских кавалеристов, выехавших на оставленный берег.

Подвиг был хорош, но в то же время отчасти странен. Могли последовать запросы о необъяснимом бездействии саперов или даже о причине отсутствия оных. Командир Седьмого пехотного корпуса генерал Ридигер поступил мудро — он сделал выговор дивизионному лекарю Далю за уклонение от прямых обязанностей, а в докладе государю подробно описал постройку и разрушение моста на виду у неприятеля. Император нашел это весьма забавным. Храбреца велел наградить. Из Польши Даль возвращался героем, с Владимирским крестом в петлице.

В Петербурге, на казенной квартире при военном госпитале, Даль впервые разобрал свои «запасы для изучения языка». Теперь их, пожалуй, не поднял бы и адрианопольский верблюд. Неизвестно только, куда их определить, эти запасы, к какому делу пристроить. Подумав, Даль решил сочинить народные русские сказки. Он вообще был скор на решения.

В том же 1832 году книжка была сделана и напечатана. Называлась она затейливо:

«Русские Сказки, из предания народного изустного на грамоту гражданскую переложенные, к быту житейскому при

норовленные и поговорками ходячими разукрашенные казаком Владимиром Луганским.

Пяток первый».

Псевдоним тоже был не прост. Казак хотя и служит, но конь у него свой и оружие, и одежда своя, не казенная (см. Толковый словарь). Ну а Луганский — это понятно, поскольку казак Владимир Даль действительно родился в заводском городке Лугань.

Но в ближайшие годы литературный псевдоним не понадобился Владимиру Ивановичу. Цензура, усмотрев в сказках непозволительные намеки, арестовала книжку, а жандармы арестовали автора. Правда, к вечеру был отпущен — вызволили друзья. Они же посоветовали Далю уехать на некоторое время в Оренбург чиновником для особых поручений при тамошнем генерал-губернаторе. Время это растянулось на семь лет.

Служба в Оренбурге началась делом о заговоре политических ссыльных, бывших участников польского восстания. По доносу, во главе заговора стоял известный Томаш Зан — философ, писатель, вождь виленского студенчества и ближайший друг Адама Мицкевича.

В канцелярии генерал-губерна-тора один только Даль говорил по-польски. Ему и поручили дело, которое он сумел повести так, что виноватыми оказались доносчики.

Через много лет в его Толковом словаре под рубрикой «БУНТ» были сделаны интересные примечания — «бунтовать... быть участником заговора. Рада бы душа посту, да тело бунтует. Середка сыта, да концы бунтуют, т. е. народ».

Вот так понимал эти дела чиновник особых поручений Даль. По страницам словаря тянется словесная, смысловая цепочка: «Заговорщик, участник заговора... заговаривающий что-либо колдун... знахарь... знаток... сведущий в деле, знающий, ученый».

Ученый поляк Зан устраивал потом вместе с Далем первый оренбургский музей. Много тут было говорено и о естественной истории, и об истории народов, а также о знании, которое заключено в словах.

Может быть, лучшие годы жизни, с 1833 по 1840, прошли в непрерывном странствии по

72