Вокруг света 1972-10, страница 75

оренбургским степям. Даль собирал образцы степной флоры, составлял зоологические коллекции. Перед отъездом сюда ему, доктору медицины, предложили занять кафедру русской словесности в Дерптском университете. Ему предлагали повторить судьбу отт^а в обратном порядке, как бы в зеркале. А он вывел слово «КАЗАК» «от среднеазиятского «КАЗМАК», что будто бы значило — скитаться, бродить; подкрепил этнографической справкой: «киргизы сами себя называют казак» — и вот Казаком Луганским ускакал вместо Дерп-та в Оренбург. Ради скитаний по казахским кочевьям, по казачьим уральским станицам, куда возил он осенью 1833 года Александра Сергеевича Пушкина, собиравшего материал для «Истории Пугачева».

Коллежский асессор Даль чувствовал себя одинаково свободно в казацком седле и в канцелярском кресле. Его доклады, подготовленные для военного губернатора В. А. Перовского, были точны и обстоятельны, о чем бы ни шла речь — о миссионерских ли школах, возведении новых крепостей по оборонительной линии Орск — Троицк или о русско-азиатской торговле.

Торговля происходила в двух верстах от города на так называемом Меновом дворе. Это был подлинно азиатский базар, обнесенный стеной, внутри которой располагались амбары и торговые ряды. Стена была каменная, высокая. Издали базар выглядел как укрепленный форт.

С начала мая тянулись сюда верблюжьи караваны из Хивы, Самарканда, Бухары и Герата с хлопком, шерстью, кожами, рисом. Киргизы и казахи пригоняли отары овец, туркмены вели кровных лошадей. Взамен спрашивали русские ситцы, посуду, гвозди и топоры, листовую медь и железо. В рядах, по укромным сумрачным лавкам, шел иной торг — тут разворачивали штуки китайского шелка, из мягких замшевых мешочков доставали бадах-шанские рубины и нишапурскую бирюзу, тут осторожно звенели золотые русские империалы, британские соверены, персидские туманы (и — все ли еще здоров Алла-кул, высокий повелитель Хивы, и не собираются ли туркмены-йомуды в набег на пограничные хорасанские городки, и как зовут того англичанина, который гостил зимой у Дост-Мухаммед-хана в Кабуле?).

Это был дорогой товар, сделки на него надо было совершать умеючи. Наверное, Даль мог бы рассказать по этому поводу немало интересного. Однако не рассказал. Только впоследствии, уже стариком, меланхолично отметил в Толковом словаре: «Лазутчик, что отопок: обносил, да и бросил». И в другой статье: «Шпионство в военное время считается дозволенным».

А время надвигалось военное. В марте 1839 года войска индийского генерал-губернатора лорда Оклэнда форсировали горные проходы на юге Афганистана и в апреле заняли Кандагар. В июле пала Газна, в августе — Кабул. Началась первая англо-афганская война.

В ноябре того же года оренбургский генерал-губернатор получил приказ выступить в поход на Хиву. В декабре добрались до Эмбы. Выступление следовало начать месяца на два раньше, а теперь казачьи сотни и солдатские колонны шли в снежных буранах по замерзшей безводной степи.

В четвертой колонне, в свите главнокомандующего, следовала «ученая команда» — этнограф Н. В. Ханыков, путешественник и географ П. А. Чихачев, ботаник А. Леман и Владимир Иванович Даль.

Итак, кем же он был в это оренбургское семилетие? Важным чиновником на восточной окраине империи? Путешественником-натуралистом? Он был автором учебников ботаники и зоологии для военных училищ. Он построил еще один понтонный мост—через Урал. Впрочем, главным образом он занимался здесь статистикой. И археологией. И всем, что представлялось необходимым. Вплоть до съемки маршрутных карт вблизи границ Хивинского ханства.

Был сведущ в науках, знал многие ремесла, менял профессии — и от всего этого оставались только слова.

Он тогда не знал, что эти слова, педантично разнесенные по сотням тетрадок и записных книжек, однажды увлекут его в странствие, которое будет длиться до конца жизни.

Но до того ему предстояло еще побывать знаменитым писателем.

С 1841 года Даль снова служил в Петербурге, потом в Нижнем Новгороде и едва ли не всякий год издавал новую книгу то повестей и рассказов, то очерков. В моду входил новый литературный жанр, который называли «физиологиче

ским очерком». Предполагалось, что это — художественная проза, описывающая с научной достоверностью явления природы или общественной жизни.

Успех сопутствовал Казаку Луганскому. Так бывало всегда и во всем, за что бы ни брался Владимир Даль, — от гомеопатии до постройки мостов.

Гоголь объявил во всеуслышание: «...Каждая его строчка меня учит и вразумляет, придвигая ближе к познанию русского быта». Белинский сравнил его с Тургеневым, написал статью, в которой превознес обширные познания, наблюдательность и высокие гражданские чувства Даля, особенно расхвалил очерки и несколько неожиданно закончил пожеланием, чтобы их автор употребил «...свой богатый и сильный талант преимущественно на этот род сочинений, не теряя более времени на сказки, повести и рассказы».

И правда, в изящной словесности Казака Луганского ученость явно преобладала над художественностью. Он знал слишком много необыкновенных слов и слишком щедро начинял ими свою беллетристику. Но областные крестьянские говоры, условный язык ремесел, жаргон коробейников оставались только литературным сырьем, хотя и очень ценным. Значительно позже, когда увлечение писательством поостыло, Даль признал, что «...языком грубым и необразованным писать нельзя, это доказали все, решавшиеся на такую попытку, и в том числе, может быть, и сам составитель словаря».

Признание было сделано в 1862 году, когда первые выпуски Толкового словаря уже выходили из печати.

Далю исполнилось шестьдесят лет, и он опять начинал новую жизнь. Он перебрался с семьей в Москву, в старинный дом на Большой Грузинской улице. Дом был велик и неудобен. Говорили, будто строили его для князя Щербатова, екатерининского вельможи и российского историографа.

Владимир Иванович ходил в пустых залах, громко скрипя рассохшимся паркетом, поглядывал на потолки, где в пышных лепных гирляндах резвились почернелые амуры и какая-то наполовину осыпавшаяся Флора или Помона дарила его смутной, на все еще обольстительной улыбкой. Пожав плечами, он скрывался в кабинете. Его ждал Толковый словарь.

В семь часов утра Даль был уже за письменным столом. В середине дня наведывался в смежную*

73